Радуга 2
Шрифт:
Бастрюков пил, но в очень умеренных количествах. Про таких говорят «умеет пить», и некоторые алкоголики могут даже позавидовать. Две банки по 0.33 пива крепостью 5.2 оборотов, или сто грамм серьезного алкоголя — он в ауте. Нет, на ногах держаться мог с легкостью, но вот что-то с головой делалось не того. При протрезвлении — никаких воспоминаний и мук совести. Только легкое похмелье. Бухать с ним отказывались все, но этому предшествовал чей-нибудь печальный опыт.
В далеком и нищем Белизе опыт совместного потребления алкоголя с Бастрюковым приобрел капитан Николас Зеггерс. Шестидесятилетний голландец выглядел достаточно зверски, почти по-упыриному. Может быть, такое впечатление складывалось, потому что он был лыс, как колено, рост — два метра, широченные плечи и никакого намека на жир, только мышцы и сухожилия. А, может быть, из-за его пронзительного взгляда, полуприкрытого кустистыми бесцветными бровями.
В неизвестной белизской деревне к ним прибился одесский капитан с другого судна, с греческого. Николас обрадовался встрече с коллегой, Бастрюков — с земляком, тот — с коллегой и земляком. Купили полуторалитровую бутыль неразбавленного местного рома и пошли обратно, чтоб слиться в братской попойке. Было жарко, поэтому постепенно вливаемое в тело каждого из троицы пиво способствовало обильному потовыделению и хорошему настроению.
И тут стармеха накрыло. Проходная была поблизости, так что лучшего места и придумать было нельзя. Бастрюков гневным пролетарским взглядом окинул голландца, пробормотал что-то, типа: «понаехали тут всякие» и ударил Зеггерса в лицо. От удара он упал. Не Николас — тот вообще не понял про агрессию против себя и даже помог поднятьсяБастрюкову на ноги. Однако стармех сдаваться не привык, он потер ушибленный кулак и со словами «такие, как ты позорят Украину» лягнул земляка. В этот раз взаимопонимание было достигнуто, капитан с греческого судна, полубог, по определению, отвесил оппоненту могучий подзатыльник. Стармех снова оказался в партере, а страж с проходной, учуяв для себя, латиноамериканской морды, поживу, с криком рассерженного павиана бросился к ним из своей будки.
Охранник, увешанный медалями за победу над всем прочим миром, вытащил пистолет и стал им дирижировать, словно силясь удержать равновесие, но тщетно. Зеггерс вытащил оружие из его цепких рук и положил к себе в сумку. Наверно, таким образом, по простоте душевной предложил свои услуги в переноске тяжести обессиленному стражу Законности. Все оглянулись на лежащего в грязи Бастрюкова, но того там уже не оказалось. Его вообще нигде не оказалось. Растворился вместе со своей книжицей украинского моряка. Уполз, гад, в траву к скорпионам.
Охранник был очень недоволен, мечтал арестовать голландца и хохла, но для этого, вполне вероятно, нужно было бы привлечь помощь остальной милитаризированной военной мощи этого суверенного государства, кроме него самого. Все равно перевес сил был за моряками. Про Бастрюкова забыли: был, да сплыл.
Они подошли к проходной и добродушный Николас вытащил из сумки пистолет и бутылку пива. Пиво было самым дорогим по местным понятиям, именовалось Colt 45, и выглядело очень холодным и заманчивым. Ну, а пистолет ничем особо примечательным не отличался, просто кольт — и все. Охранник, словно поставленный перед выбором, взял потную банку и в два глотка ее осушил.
Потом они втроем допили все пиво, оценили эту прелесть и пошли к радушному Николасу вкушать добрую еду с ромом и кока-колой. На судне работал кондиционер, блюдо тигровых креветок призывно требовало испачкать о него руки, а в своей каюте сидел Бастрюков. Про него сразу же вспомнили, охранник твердо заявил, что ни через проходную, ни через высокую стену с колючей проволокой тот пробраться не мог. Чудо! Взяли второго механика гидом и пошли на опознание: а тот ли Бастрюков залез в каюту?
Оказался тот, но почему-то совсем пьяный. Наверно, развезло. Он сидел на диване за прикрученным к палубе столом и смотрел в никуда. «Дед», — сказал второй механик Денис. — «Тут народ интересуется, как ты пробрался в порт». «Работник райисполкома пролезет везде!» — глубокомысленно изрек Бастрюков, зацепился взглядом за блестящие погоны охранника и наметил движение через стол, чтобы их укусить. Но Денис был начеку и вставил стармеху в рот подобранную здесь же подушку серого цвета с почти черными разводами. То ли это была подставка под ноги, то ли поглотитель соответствующих по окрасу мыслей. Бастрюков принялся ожесточенно ее трепать, а все четверо ушли, чтобы предаваться чревоугодию и винопитию.
Иногда Бастрюков бывал трезв и не лез ни на кого драться. Тогда он лез ремонтировать технику. «Это», — говорит, — «работает неправильно». Он брал сначала гаечные ключи, потом трубы для усиления момента затяжки болтов, потом самые тяжелые кувалды, потом убегал в запой. Техника, как правило, после такого обслуживания работать отказывалась и начинала приносить массу проблем для второго механика Дениса.
А под конец своего контракта, когда весь народ отказывался не только пить, но и разговаривать с Бастрюковым, тот начал заниматься даже самоубийством. Идет, бывало, по палубе и видит: сверху с крышки трюма свисает болтающийся на ветру кусок веревки. Просто так тот трепыхаться не может, значит к чему-то привязан. Бастрюков, стоя снизу, начинает эту веревку тащить на себя. Тяжело, но та подается и вываливает на голову десятикилограммовый талреп. В итоге: шишка в два кулака, из-под волос хлещет кровь, остановить которую можно только жгутом на шее, либо мочой, имеющей свойство в некоторых случаях свертывать кровь. Ссать себе на макушку, даже в профилактических целях, любой одессит не позволит, тем более бывший начальник райисполкома. Даже капитану. Смерть таких кудесников не берет, даже инвалидность их сторонится. Выжил Бастрюков, уничтожив судовые запасы бинтов и йода.
Снял повязку и опять с головой бросился в работу: поправил пластиковый шланг, в котором к тому моменту протекала вода температурой кипятка. Этот шланг был достаточно высоко, стало быть, поправлять его было не совсем удобно. Поэтому Бастрюков, ожегшийся пальцами, сделал неловкое движение и содрал шланг к едрене-фене. Визг самоубийцы был слышан даже на Кубе, мимо которой судно как раз проходило. Возникший на месте едва зарубцевавшегося шрама пузырь своими размерами напоминал вторую голову.
— Вот такие встречаются кадры, — подвел итог своей байке- Иван. — Манеру поведения каждый определяет для себя сам. Никто не сможет заставить бить беззащитного человека, никто не заставит вылить себе самому на голову кипятка. То, что люди делают — ответственность не коллективная. Каждый отвечает сам. Общество может, конечно, определить манеру поведения, но вина за содеянное будет всегда висеть на исполнителе. Прикрываться чужими приказами — пустое дело.
— Согласен, — сказал Эдик. — Пора, наверно, двигать- дальше?
Шурик, уложенный на все мягкое, что сумели найти в своем багаже, пока был привал, не стонал. Кажется, даже спал. Лицо его жестоко отекло и напоминало подушку. Несмотря на то, что мудрый Эдик в некоторых местах проколол кожу до крови, всех синяков избежать не удалось. Руки-ноги были не переломаны, а вот несколько ребер выглядели явно того. Короче говоря, Шурик, словно побывал в автокатастрофе, даже не в одной.
— Лишь бы отек грудной клетки никак на работу сердца не- повлиял, — заметил Эдик. — Снимки надо сделать, да с сотрясением мозга бороться. Лекарства необходимы. В общем, без врача никак не обойтись.
— Понятно, конечно, — мрачно кивнул Иван. — При всеобщей- коммерциализации былого государства, да в нынешних условиях задача становится достаточно сложной. Деньги можно найти, только являются ли они до сих пор платежным средством? А за бесплатно современные гиппократы и осмотр не проведут. Разве что под дулом автомата.
Он потряс своей автоматической винтовкой, Эдик с ухмылкой кивнул головой.
— Однако как быстро мы в партизан превращаемся, — сказал- он.
— Жизнь диктует правила поведения. Тем не менее, — отвлечемся и будем констатировать факт, что наша подземная одиссея подходит к своей финальной стадии. И она будет охарактеризована, как самая тошнотворная часть подземных скитаний.