Рахманинов
Шрифт:
Верочка, обняв Никульку и не спросив ничьего согласия, села на беговые дрожки.
Сергей поправил сбрую, потом, осторожно переложив вожжи, сел позади Верочки. Все, смеясь, закричали что-то, хлопая в ладоши. Засвистал ветер в ушах, и понеслась серо-лиловая лента дороги. «Пить-попить», — просили перепела во ржи. Попискивали суслики, вышедшие на ночную охоту.
Невысокая полевая луна летела над горизонтом, не отставая. В пустынных сероватых полях занимался слабый серебристый дымок. Далеко в стороне от дороги рдело пламя костра. Мальчики, сторожа лошадей, жгли полынь. Ветер пузырем
Вдруг он слегка наклонился вперед. Она не увидела, а скорее почувствовала его улыбку.
— Ах, с какой радостью, — сказал он полушепотом, — я увез бы так мою Психопатушку на край света, в тридевятое царство!
Ей показалось, что сердце на минуту совсем остановилось, потом враз забилось, застучало.
Он услышал этот стук, но не проронил более ни слова.
Ее плечи касались Сережиной груди. Никулька, убаюканный скачкой, спал безмятежно на руках у сестры, крепко прижав к себе охапку вянущих цветов.
Что-то затемнелось впереди. Вороной насторожил уши. Вдруг табун кобылиц ринулся вскачь, прочь от дороги, развевая по ветру косматые черные гривы.
Тридевятое царство… Где оно? Там, за степью, откуда летит им навстречу этот «светозарный бог», озаряя ночь зеленоватым светом?..
Когда он проснулся на другой день, серый, чуть видный рассвет еще слабо сочился сквозь темные чащи сада за окном. Счастье стучалось в его сердце, и этот стук, буйный, неукротимый, звучал в полумраке спальни, отгоняя сон. Комната полна была музыки. Наконец-то! Зажмурив глаза, он видел перед собой партитуру своего долгожданного «анданте» до последнего нотного знака так ясно, словно оно было уже записано. Но не только музыка, было еще что-то другое, новое, неизъяснимое, огромное, что немыслимо было записать ни в каком ключе. Этой ночью он словно наново родился: стал чище, умнее, добрее, искреннее, чем был еще вчера. Но разве может быть два счастья зараз?.. Нет, не два! Он не знал, где кончается одно и начинается другое. В напеве скрипок и альтов, в звончатых колокольчиках рояля звучал ему нежный, застенчивый голос подруги, и, закрывая ладонями лицо, он тихо смеялся от радости. Но Скрыть ее от людей оказалось так же трудно, как и горе.
Верочка не «утаила от сестер того, что было у нее на душе, и встретила от них больше тепла и ласки, чем ожидала. Какими смешными вмиг стали все ее переживания, ее глупая ревность к Ундине Дмитриевне.
На людях Сергей нередко просто не замечал ее, иногда дразнил, как Володю или Соню. Позабыв безмолвный уговор, Верочка обижалась. Но, встретившись с глазу на глаз, они так волновались оба, что порой не знали, с чего начать разговор.
Иногда через окошко к нему в комнату воровским движением протягивалась тонкая рука с чернильным пятнышком на мизинце и пригоршней крупной садовой земляники.
Сергей вскакивал, ронял на пол карандаш и начинал кланяться причитая:
— Спасибо вам, Беленькая! Не забыли, уважили старика. Вы хорошая, добрая…
За окном раздавался смешок, и шершавые ягоды сыпались ему на ладонь.
Луна пошла на ущерб. Вечера сделались темнее. В этом тоже была своя прелесть.
Но недаром Тата говорила, что у Веры Павловны глаза, как у кошки, видят в потемках. Подглядела-таки и с нескрываемым злорадством доложила матери.
Гроза казалась неминуемой. Но на другое утро неожиданно, по пути с кавказских вод, приехал генерал Дмитрий Антонович Скалон.
Был он невысок ростом, немногословен, с небольшой светлой бородкой и спокойными усталыми глазами.
Жена в первый же час выложила ему свои серьезные опасения. Нужно принять меры!
Выслушав до конца, генерал улыбнулся.
— Все это вздор, душа моя. Ты, что ль, не была молода?..
Сереньким утром судьба свела две души на дорожке молодого парка. Пошли куда глаза глядят, раскачивая взад и вперед переплетенные пальцами руки.
Без умолку свистала иволга.
— Кукушки больше нет, — вздохнула Верочка и, повысив голос, добавила: — А ты, милая желтая птица, скажи: сколько лет еще мне жить на свете. Только гляди — не соври!..
Иволга свистала, не переводя дыхания, но вдруг умолкла.
— Двадцать, — сосчитала Верочка и со вздохом добавила: — Как долго!
Сергей рассердился.
— Вы будете жить, покуда не умру я, — твердо заявил он. — Иволга дура! А я намерен прожить сто один год.
Слушая игру Сергея, Верочка думала: почему он совсем другой за фортепьяно? Играет всегда, не поднимая глаз. От опущенных ресниц бегут изменчивые тени. Бледность просвечивает даже сквозь загар. А какой скрытный! Что таит? О чем думает?..
Большая, щедрая душа, отзывчивая к чужому горю, болезненно уязвима, не выносит холода и малейшего небрежения. Совсем недавно на прогулке в поле с Сергея ветром сорвало фуражку. Пока он искал ее во ржи, Сашок с озорным свистом ударил по лошади и ускакал. Все засмеялись, но лицо у Сергея в эту минуту сделалось детское и совсем несчастное.
А вот сейчас — фантазия Шумана, властные, могучие октавы…
В покосившемся книжном шкафу он нашел растрепанный томик Фета. Перелистывая сперва рассеянно, он мало-помалу забыл окружающее.
Какие ноктюрны!.. Вот… Он невольно улыбнулся.
…Подкрался, быть может, и смотрит в окно, Увидит мать — догадается. Нет, верно, у старого клена давно Стоит в тени, дожидается…Он положил закладку — кленовый листок. А вот еще… «В молчаньи ночи тайной». Как мог он забыть! Романс написан еще прошлым летом.
Написан? Вздор! Разве мог он написать его до того, как встретил Брикушу!
В саду было темно. Веранда светилась, как широкий фонарь, роняя отблеск на цветы. Из окон кабинета лился мерно колышущийся напев «Фингаловой пещеры». Светили звезды.
Елизавета Александровна под руку с мужем проследовала в дом. Через минуту из дальних комнат раздался веселый раскатистый голос тетушки Варвары.