Ранний снег
Шрифт:
Но он не уходит.
В землянке так тихо, что я слышу, как постукивают на руке у незнакомца большие плоские часы - хронометр.
Думай не думай, а вставать надо.
Решившись, я приоткрываю глаза и, не глядя на незнакомца, громко спрашиваю:
– Чего это вы так уставились на меня?
Человек не вздрогнул от неожиданности, как я ожидала, не отвел глаза, не засмеялся. Он даже не переменил своей рассеянной позы: всё так же пристально он глядел на меня, опёршись локтями о стол, и молчал.
Он слишком долго молчал, прежде чем открыть рот.
–
– Что ж в них особенного?
– удивилась я.
– Нары как нары.
– Да, конечно, ничего.
– Он кивнул упрямой, лобастой своей головой.
– Если не считать, что я на них обычно сплю. После ночной работы. А сегодня - вы. Правильно говорят: незваный гость хуже татарина!
– О, вот даже как!
Я несколько растерялась. С подобной откровенностью мне, признаться, ещё не приходилось сталкиваться. Обычно везде, где бы мы с Женькою ни бывали - на случайных ночлегах, на марше, в разъездах по дивизии, в служебных командировках, - нас, девчат, принимали гостеприимно, иной раз проявляя внимательность и услужливость крыловского Демьяна. Но этого лобастого в избытке вежливости не упрекнешь.
Нежась под полушубком, я говорю миролюбиво:
– Давно бы уже разбудили...
Он вскинул голову:
– А зачем вас будить?
– Человек усмехнулся.
– Вы ж не спите! Я за вами, а вы за мной наблюдаете. Что, я неправду, что ли, говорю?
Он бросил карандаш на карту и хрустнул сцепленными пальцами.
– Ну что ж, что не сплю!
– говорю я.
– А рассматривать меня тоже незачем. Узоров на мне не нарисовано. И знаков на лбу не проставлено никаких.
Лобастый вдруг застенчиво улыбнулся:
– Как знать, а может, мне приятно смотреть на вас спящую, тогда как? Вдруг в кои-то веки занесло к тебе в дом такое вот существо.
– И он, показав руками какое, добавил: - Среди ночи. Как бабочка на огонь!
– Причём на огонь... артиллерийский!
– заметила я и засмеялась.
– Да, действительно, очень смешно!
– Нет, каюсь, а мне не смешно, - возразил большеглазый.
Он закурил и сел боком на стол. Помолчав, продолжал:
– Мне всегда больно видеть женщину на войне. Как-то больно и стыдно, что мы, мужчины, не сумели вас от этого оградить. Я так полагаю, война не для вас.
Я вскочила на нарах.
– Ах, вот оно как! Ну, спасибо за откровенность. Вот с этого бы и надо было начинать! А то... Нет! Зачем же крутить вола? Всё так просто: война не для нас, а для вас, для мужчин. А мы ни на что не годны, не способны... Так, так! Что ещё? Ну, ну, слушаю! Скажите ещё, как это?.. Слабый, но прекрасный пол?
Большелобый коротко усмехнулся:
– Ну, насколько прекрасный, не знаю. Не специалист! А вот что не слабый, то вижу.
– Ладно, хватит!
– сказала я.
– Не воображайте, что вы одни умеете воевать! Отвернитесь, я оденусь. И можете успокоиться: ухожу. Вот вам ваши нары. Знала бы, так никогда сюда не пришла! Если я хуже татарина, то вы... хуже немца!
Схватив с нар полушубок, пистолет
– Подруга ещё называется! Почему меня вовремя не разбудила? Скажешь, это по-товарищески, да?
Женька скорчила в ответ совершенно невинную гримасу.
– Ты так сладко спала, - сказала она.
– Я тебя же, балда, пожалела! Никакой благодарности!
– Благодарность моя тебе ещё нужна!
– А что? Неплохо бы... Будет время, ещё в ножки мне низко поклонишься.
И обиженно замолчала.
Но потом, когда Сергей, напившись чаю, пошёл на улицу мыть котелок, а я несколько успокоилась, она многозначительно подмигнула мне:
– Так, значит, знакомство всё-таки состоялось?
Я опешила:
– Какое знакомство? С кем? Чего ты болтаешь?
– Как с кем? Не притворяйся! С Кедровым. Командиром полка.
– Каким Кедровым? Вот этот... в зелёном ватнике - Кедров?! Командир артполка?! Знаменитый Кедров?!
– Ну да.
– Не болтай глупостей!
– Была мне охота.
– А зачем? Для чего он мне? Что ты всё выдумываешь? Какое такое ещё знакомство? И зачем ты мне это подстраиваешь, не понимаю...
– А он утром про тебя так расспрашивал, - не унималась Женька.
– Кто, да откуда, да как?
– Ничего я не знаю и не желаю знать!
– отрезала я.
– И ты это учти, не то получишь по рукам. Ясно?
– Ясно.
– Женька хмыкнула и попыталась сострить: - Так ясно, что глазам больно.
– И сама первая захохотала.
– Никакого Кедрова я не знаю и не желаю знать, - повторяю я.
– И ты это учти. Не то хуже будет. Поняла?
– Да. поняла.
– Запомни!
2
Скоро месяц, как наша дивизия в окружении, а мы сидим здесь на своем «пятачке», и немцы бьют из тяжёлых орудий по штабу отряда, по нашей палатке, по кладбищу. Между могил, в серой мерзлой земле, продолблены узкие, словно лодки, траншеи. В них, нахохлившись, сидят люди. Тонкие струйки проводов текут от траншей, от НП, от окопчиков боевого охранения к батареям Кедрова, и ещё дальше в тыл, к штабу дивизии, которой мы подчиняемся оперативно, и туда, где за гребнями лесистых холмов прячутся тупорылые гаубицы.
Кажется, мы застряли здесь навсегда.
Кажется, холод, и грязь, и бессмысленное ожидание лучшего - нескончаемы, длинны. Рядом с маленьким сельским кладбищем уже выросло наше большое, военное. А прошел всего месяц.
С той поры, как от нас увезли Пироговского, никто в отряде ничего не делает. Утром мы просыпаемся поздно и долго валяемся в постелях, потому что лень вставать, топить печь, готовить завтрак, мыть посуду. Уж лучше голодными понежиться всласть: кто знает, когда ещё выпадет подобное счастье.