Раны и шишки
Шрифт:
– Ладно, скажем так: Игэн слишком любил Петси, чтобы желать ей какого-бы то ни было несчастья, и никогда не смог бы ей причинить малейшей боли или страдания. Подобный тип влюбленных прощает все проступки потому, что постоянно думает, что та, которая изменила, опять станет для него такой же, как была прежде… Убить ее – значит лишить возможности возврата к прежнему, и, тем самым, навсегда ее потерять в материальном и духовном смысле. Вы понимаете?
– Не знаю… Что-то не совсем… Наверное, я слишком прост, док, чтобы постичь эти тонкости… Мне кажется, ваш племянник простил Петси ее скандальное
– Петси не была настолько хитрой и испорченной, Саймус. Воплощением порока ее сделала обывательская мораль Бойля, потому что она вела себя не так, как все.
– Это еще нужно будет объяснить присяжным, а я думаю, это будет нелегко сделать.
– Невозможно, потому что присяжные сами находятся в плену у этой обывательской морали… Скажите, Саймус, я правильно понял, Петси была убита ударом в голову?
– В висок. Удар был нанесен… чем-то наподобие медицинского молотка для проверки рефлексов.
– Почему именно им? Разве его нашли на месте преступления?
– Нет, но ведь не я обнаружил тело. Однако форма раны, ее глубина как раз соответствуют такому молотку.
– И поскольку мой племянник – врач, этот предполагаемый молоток должен обязательно принадлежать ему?
– Не станете же вы говорить, что вас это удивляет?
– Меня удивляет то, Саймус, что он пошел на матч по боксу, захватив с собой такой неудобный инструмент. А вас – нет?
Задумавшись, сержант спускался по лестнице вниз, где его ждала Нора.
– Ну что?
– Что вы имеете в виду?
– Ему удалось убедить вас в том, что вы взяли неверный след?
– Для этого требуются другие доказательства, миссис Нивз… И все же эта история с молотком кажется мне выясненной не до конца…
– Хоть это!…
Саймус открыто посмотрел Норе в глаза.
– По многим причинам, миссис Нивз, я от всей души желаю, чтобы ваш воспитанник оказался невиновен… Я думаю, что это сделал он, но пока у меня будет хоть малейшее в этом сомнение, я не стану его арестовывать… Мне не хотелось бы огорчать доктора Дулинга, особенно в такую минуту… И потом, я… дорожу вашей дружбой, миссис Нивз.
Она была тронута, и по ее голосу это было заметно.
– Саймус, постарайтесь, пожалуйста, не допустить ошибки, о которой вы будете потом сожалеть всю свою жизнь. Я вырастила Игэна, и он неспособен ничего от меня скрывать – что бы с ним ни случилось… Когда я ему сообщила о смерти Петси, я сама видела, каким это было для него горем и как внезапно оно на него свалилось, следовательно, он ничего не знал… Знаете, Саймус, в двадцать семь лет человек не настолько отличается от мальчишки, детскую ложь которого я без труда разгадывала.
– Дети меняются незаметно для родителей…
– Но только не Игэн… Он остался таким же наивным, порядочным, верным… Вы даже не можете себе представить, сколько раз мне приходилось его ограждать от тех ненормальных, которые под предлогом консультации у врача приходят, чтобы его соблазнить как мужчину!
Слегка смущенный, сержант пробормотал:
– Кое-что мне тоже известно… Никогда в жизни мне не приходилось выслушивать таких дурацких вещей!
Чтобы между ними не возникло чувство взаимности, которое ни к чему бы все равно не привело, Нора Нивз встала и в заключение сказала:
– А если вам повстречается мисс О'Брайен, передайте ей, чтобы она не попадалась на моем пути!
Эта история с убийством Петси Лэкан совершенно не нравилась Саймусу Коппину. Опыт полисмена говорил ему о виновности Игэна О'Мирея, но все то, что он знал об этом молодом человеке, и особенно привязанность к дорогой миссис Нивз, заставляли его сомневаться в причастности Игэна к этому убийству. Ах, как бы он был рад, если бы в убийстве можно было заподозрить этого обольстителя, Кристи Лисгулда! Но об этом не могло быть и речи: пока продолжался матч, то есть в то время, когда Петси была убита, клетчатый пиджак Лисгулда маячил у Саймуса перед глазами.
Недалеко от участка сержанту повстречался Томас Лэкан, ставший таким же стариком, как и он сам, ведь они были ровесниками.
– Привет, Томас…
Тот посмотрел на него невидящим, отсутствующим взглядом, и Коппин невольно вздрогнул. Его голос исходил тоже как-будто издалека.
– Привет…
– Томас, старина, рад вас видеть… Мы ведь старые друзья… Я поэтому вполне разделяю ваше горе, во всяком случае, в большей мере, чем если бы оно постигло более молодого человека, чем вы или я…
– Какое горе?
Сбитый с толку подобным вопросом, Саймус не сразу подобрал нужные слова.
– Но, как же, Томас, ведь у вас погибла дочь?
– Вы, должно быть, ошиблись, сержант, моя дочь Кэтлин чувствует себя превосходно. Сейчас она на ферме и готовит для своего отца паштет, а я с возрастом все больше люблю вкусно поесть… Кэтлин – отличная дочь, сержант.
– Безусловно, Томас, но… я ведь говорю о другой вашей дочери – Патриции, Петси!
– Вы ошибаетесь, сержант, у меня нет дочери с таким именем!
И, оставив стоять на месте недоумевающего полисмена, Томас Лэкан пошел дальше по своим делам. Понимая, что за этим упорством скрываются невероятная боль и горе, гигант Саймус Коппин стоял и чувствовал, что на глаза ему наворачиваются слезы, чего с ним не бывало уже очень давно.
Майк О'Хегэн курил свою неизменную трубку, когда в кабинет вошел сержант. Они так давно работали вместе, что зачастую не нуждались в словах, чтобы понять друг друга.
– Что-то не так, Саймус?
– Я только что встретился с Томасом Лэканом.