Расколотое королевство
Шрифт:
— Прости меня, Господи, — сказал он.
Я смотрел на него сквозь слезы. У меня на глазах нанесли смертельный удар Турольду, я видел, как погибли близнецы Снокк и Снебб. Всех троих я знал очень хорошо, лучше, чем коробейника, и все же по какой-то причине то, что должно было произойти с ним, потрясло меня больше, чем любая из тех смертей.
Они заставили его склонить голову и обнажить шею. Лысый шагнул вперед, приложив в нему край стали, прежде чем высоко поднять оружие над головой. Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, Бартвалд забормотал молитву на своем родном языке, которую я не мог разобрать, пока не услышал знакомые слова Pater noster.
— Et nе nos inducas in tentationem, — проговорил он, все тверже произнося каждое слово,
Не успел он договорить, как лезвие опустилось вниз.
Потребовалось три удара, чтобы отделить голову Бартвалда от тела. Либо его палач плохо владел мечом, либо не привык к подобного рода убийствам. Первый удар оказался неточным, и меч перерубил плечо англичанина, в результате чего тот упал на землю, хрипя в агонии. Пока он корчился на земле, вцепившись рукой в глубокий рубец под шеей, клинок опустился во второй раз. На этот раз он нашел шею и одним ударом рассек горло и позвоночник. Этого было достаточно, чтобы убить жертву, но понадобился еще один удар, чтобы полностью отделить голову.
23
И не введи нас в искушение // Но избавь нас от злого // Аминь (лат., окончание молитвы «Отче наш»)
Итак, все закончилось, мой друг Бартвалд ушел. Всего несколько мгновений назад он был жив, и я еще не мог поверить в безвозвратность случившегося.
— Он не был вашим врагом, — кричал я, брызгая слюной в сторону того, кто убил его. — Он ничего вам не сделал. Он не должен был умереть!
Но он умер. Погрузив окровавленную пятерню в волосы Бартвалда, его палач высоко поднял голову моего друга, с гордостью показывая ее всем вокруг, а потом под рев и смех своих товарищей швырнул ее в угол двора.
Когда он вытирал клинок о траву, по разводам на стали и двум кроваво-красным камням, вмонтированным в рукоять, я понял, что именно мой собственный меч отнял жизнь англичанина.
По положению солнца я определил, что мы еще раз свернули на запад, а потом на юг; мои расчеты подтвердились, когда мы в тот же день пересекли Вал Оффы. Мы вернулись в Уэльс, как будто я еще не был сыт по горло этой забытой Богом страной.
Бледдин со своей разбойничьей армией не пошли с нами. Я не был уверен, куда они направились, хотя предполагал, что в Шрусбери. Меня сопровождали все те же шесть всадников, которые присутствовали при убийстве Бартвалда.
— Вы ведете меня к Эдрику? — спросил я спустя некоторое время, когда место казни осталось далеко позади.
— Эдрик? — фыркнул лысый шутник, которого, как я узнал, звали Дафнвалом. Так как он все время ехал впереди, я догадался, что это их командир. — Если он тебя хочет, то пусть придет и возьмет. А заодно прихватит телегу серебра. Он дурак, если думает, что получит тебя задарма.
Это вызвало согласное хихиканье среди остальных.
— Тогда куда мы идем?
Но Дафнвал устал от моих вопросов, и в ответ я получил только привычный толчок между лопатками: знак заткнуться и продолжать идти. Я был удивлен, так как раньше слышал, что Эдрик с Уэльсом заключили тесный союз, основанный на общих интересах и скрепленный взаимными клятвами. Возможно, их связь была слабее, чем мы ожидали. Во всяком случае то, как эти люди говорили об Эдрике, не предполагало наличие особой симпатии между ними.
В последующие часы Дафнвал не ответил ни на один из моих вопросов. Но, по крайней мере, мне дали немного хлеба и пива. Маловато, чтобы утолить голод, но все же лучше, чем ничего, и я принял предложенное, не жалуясь.
Мы шли почти два дня по долинам и лесистым холмам, не встречая ни одной живой души. Башмаки мне не вернули, вероятно, они уже красовались на ногах нового хозяина. Мои лодыжки горели от укусов крапивы, голые подошвы распухли, местами были порезаны и кровоточили, так что каждый шаг отзывался в теле новым толчком боли. Я уже начал спрашивать себя, как долго нам еще придется идти, когда понял, что узнаю форму этих пологих холмов, и знаю, где нахожусь.
И когда мы поднялись на вершину одного из холмов, я издали увидел то место, куда меня вели: мощный оплот, обнесенный крутым валом, по гребню которого бежал крепкий частокол. С одной стороны пролегло русло реки, три других стены крепости опоясывал широкий ров. Когда мы подошли ближе, я увидел головы, торчащие на копьях над воротами: по бритым лицам и коротким волосам я понял, что это могли быть только французы. Распятые на бревнах, трепетали на ветру оборванные, окровавленные лохмотья змеиного флага, который когда-то развевался над головами братьев Ителя и Маредита. Совсем недавно они мечтали захватить этот форт, древний дом людей, укравших их первородство, и поднять свое гордое знамя над долиной. Теперь они были мертвы. А я вернулся сюда не во главе армии, но в качестве заключенного.
В Матрафал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Меня провели через широкий двор мимо огороженных плетнем хижин, которые были, как я догадался по дыму и едкому запаху рыбы, кухнями, в пустую кладовую. Там меня и оставили, предварительно надев на лодыжки и запястья железные цепи с кандалами и приковав к железному кольцу, вмонтированному в каменную кладку, чтобы я не смог убежать.
По моим расчетам Роберт со своими людьми сейчас пробирался на север по высоким горам и после нескольких дней тяжелого пути должен был выйти к Эофервику. Но если нортумбрийцы перешли границу, им придется свернуть в другую сторону. Должно быть, они решили, что я убит, и это, наверное, было недалеко от истины, так как вскоре за мной должен был явиться Эдрик и доставить меня к Этлингу.
Но кроме Роберта были и другие люди, которые приходили мне на ум в тоскливые дни моего заключения. С немалой долей вины я вспоминал оставшуюся в Эофервике Леофрун и грезил о ночах, проведенных с ней в нашей комнате на пуховой перине. Закрыв глаза, я представлял ее лицо: нежные розовые щеки, ямочки, когда она смеялась, уши, которые она считала слишком большими, каштановые волосы, стекавшие мягкими волнами на плечи, когда она распускала косы. В свои семнадцать лет она была доброй и кроткой, как мало кто из женщин, всецело преданной мне с той самой минуты, когда я положил на нее глаз и выкупил на свободу у торговца, ее хозяина, чтобы отвезти в Эрнфорд.
В Эрнфорд, в мой дом. Это была не просто земля, усадьба и деревня, но прежде всего люди: мудрый отец Эрхембальд, который вместе с Леофрун выучил меня тем английским словам, что я знал; Эдда, который несмотря на свое изначальное недоверие, постепенно стал одним из моих самых верных союзников и близких друзей среди англичан. Но дни шли за днями, и с каждым прошедшим днем мое возвращение к ним казалось мне все менее вероятным.
Но самой большой моей печалью была мысль о том, что я не доживу до того дня, когда смогу взять на руки моего ребенка. Очень часто в последние несколько месяцев я пытался представить себе, как будет выглядеть это дитя, смогу ли я узнать в нем свои черты. Если это будет мальчик, я подожду пока он не вырастет настолько, чтобы я начал обучать его навыкам фехтования, верховой езды и искусству охоты. Впрочем, девочку я мог бы воспитывать точно так же, разве что Леофрун не позволит ей прикасаться к мечу. Тогда я нашел бы хорошего стрелка, чтобы научить ее обращаться с луком, и радовался бы, наблюдая за ее тренировками перед мишенью, пока она не стала бы стрелять так же хорошо, как любой из мужчин.