Расколовшаяся Луна
Шрифт:
– Ладно.
– Рокот у Колина в груди стал беспокойнее.
– Я знаю, что ты не хочешь этого слышать. Но прежде чем твоя фантазия придумает себе один сценарий за другим, я скажу: я позвал её. Я могу звать её, когда нахожусь в опасности или в безвыходном положении. В некотором смысле положительная сторона проклятья. И я больше не знал, что предпринять, как только это и сделать. Ты видела только одну часть целого, Эли. Маленькую часть. Я не хочу приукрашивать своё поведение. Но если бы Тесса не вытащила меня оттуда и если бы я оставался там так долго, пока не закончилась война,
Я потрясённо молчала. Снова и снова через грудь Колина проходила волна отпора, как будто он хотел меня поощрить, отвернуться от него, да, даже может быть ударить его, и всё-таки он оставлял меня лежать у себя.
– Я связан с Тессой более тесно, чем когда-либо хотел. Эти тёмные времена ей как раз подходили. Она извлекла из них пользу. Потому что благодаря её спасению, яд стал действовать более сильно, и власть, которую она имеет надо мной тоже. Потому что я позвал её.
И я была обязана ей, что могла любить Колина. Что он не стал полностью злым. С другой стороны, он, может быть, навсегда остался бы в Шотландии, если бы не Тесса. Ему не нужно было бы сбегать. Я опёрлась руками о грудь Колина, чтобы посмотреть на него.
– Ты можешь касаться меня сейчас или это слишком опасно?
– Я могу. Мы ведь оба не счастливы, правда?
– Тогда сделай это. Пожалуйста. Пожалуйста, коснись меня. Счастье - это ещё не всё.
Я ждала, пока он решился сделать это, и его руки нерешительно провели по моей спине, сначала поверх моего свитера, потом под ним, пока он не скрестил руки и его прохладные пальцы нежно легли на мою голую грудь.
– Я не хочу знать, что тебе для этого пришлось сделать. Это не имеет значения, Колин. Она определяет нашу жизнь, но в нашей постели ей нечего делать. Хорошо?
Он не ответил, но рокот в его венах постепенно стал снова уравновешенным, и на некоторое время я закрыла глаза и позволила ему унести меня прочь. Это звучало так, как эхо моей собственной крови в одной из этих больших раковин, которые папа привёз с Карибских островов. Это привело меня в благоговейное изумление.
Мы оставались лежать, пока темнота завладела почти каждым углом комнаты. Колин выкарабкался, со вздохом сожаления, из под моего тёплого, тяжёлого веса, собрал детали керосиновой лампы и попытался зажечь её. Моему телу не хотелось разговаривать. Оно требовало всего другого, только не нового напряжения наших мозгов. Но это должно было случиться. Потому что стало уже слишком мирно в этой мрачной, маленькой комнатке.
– Я принял решение, - раздался глубокий, чистый голос Колина в темноте, и как бы в подтверждение фитиль лампы вспыхнул и сразу же отразился в его тёмном взгляде, подстерегающее, беспокойное колебание. Так, должно быть, выглядит Люцифер, когда ждёт возле одних из ворот ада. На небе, вероятно, скучнее, но в этот момент для меня было слишком много напряжения в воздухе.
Я села, но не предприняла никакой попытки прервать Колина или спросить о его решении. Это было всё равно бесполезно. Мое нёбо так пересохло, что я максимум смогла бы прокряхтеть. Что будет, если он решил
– У меня никогда не было семьи, которая любила бы меня и что-то бы для меня сделала. Моя сестра тоже не любила меня. Но она проявила сострадание. Каким-то образом ей было ясно, что это было неправильно, оставлять маленького ребёнка на произвол судьбы. Она, по крайней мере, импровизированно заботилась обо мне. Заворачивала, кормила, иногда меняла одежду. Научила меня разговаривать - не на английском, нет. На гельском. Только на гельском. Как будто бы специально выдуманном для аутсайдера. Но это был язык, и животным он нравился.
Он замолчал. Его глаза обратились к окну, как будто найдут там то, что было тогда, если только мы откроем ставни. Я тоже чувствовала себя перенесённой в прошлое. Я видела его, в моих снах. Младенец с глазами-бусинками, который был уложен в грязное корыто, завёрнут в тряпьё, и смотрел на меня так внимательно, будто знает все тайны этого мира.
– Моя сестра не любила меня и обращалась со мной не лучше, чем со скотиной в сарае. Но если бы она была ещё жива и находилась бы в опасности - в большой опасности, - я бы захотел попытаться помочь ей. Я могу только представлять себе, как это, иметь брата, который любит меня. Поэтому моё решение принято. Теперь нужно решать тебе, Лесси.
– Мне ... но ... я ведь уже решила, - заикалась я, разрываемая между благодарностью и мрачным предчувствием. Что точно он имел в виду?
– Ты ведь сегодня утром уже сама намекнула. Если я вступлю в схватку, может случиться так, что я погибну в ней, но моя смерть не будет полезной. Что всё-таки Пауля нельзя будет спасти, может быть, даже Джианну, Тильмана и тебя. Это ты должна осознавать. Моя смерть является наиболее вероятной. Шансы Пауля пережить это немного лучше. Какие шансы выжить есть у тебя и Тильмана, зависит от вашего поведения в ближайшем будущем. У Джианны самая безопасная позиция. Пока.
– О Боже, мне плохо.
– Я положила руку себе на живот, но тошнота была везде, доходила до моих рук. Она ослабила всё моё тело.
– Это, должно быть, как раз подходит тебе, не так ли? Летом ты ведь так сильно хотел умереть.
– У меня не было настроения ни для спора и точно ни для упрёков. Это была беспомощная попытка уменьшить мою панику.
– Но я не хочу умирать с сознанием того, что ты и Пауль последуете за мной, потому что Францёз в своей ярости всех уничтожит, кто как-то связан с ним. Что моя смерть повлечёт за собой другие. Поэтому в этом отношение я вполне заинтересован в том, чтобы выжить. И победить.
– О, хорошо. Это, по крайней мере, уже кое-что.
– Потом моя строптивая оборона вдруг рухнула. На то, о чём Колин здесь намекал, я не потратила ещё ни одной мысли. Я считала, что Колин был сильнее, чем Францёз. В конце концов, Францёз был не Тесса. А теперь ... теперь я узнаю, что моё желание должно стать моей погибелью?
– Это было бы для меня честью, быть отправленным тобой на смерть, - сказал Колин с ласковой иронией.
– Просто было бы хорошо, если бы это хоть как-то помогло. И всё же - ты не оставляешь мне выбора, не так ли?