Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Трегубова Елена

И после этой шутки – казалось, Дух Святой сошел и вовсе не мерою.

Толпа вдруг как-то на счастливые секунды, минуты, час, перестала ранить – точнее – по чуду, просто перестала быть толпой – а претворилась в выхватываемые взглядом тут и там спокойные одухотворенные внимательные лица – слушающие – и вмещающие слова. Как слушали, наверное, апостола Павла, когда он приезжал в какую-нибудь общину в Филиппах.

– Примите Духа усыновления! Вы – дети Божьи! Вы приняли духа свободы, а не духа рабства. Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства! Где Дух Господень – там свобода!

И на этих словах Елена впервые заподозрила, что, кажется, притащилась в Польшу не зря.

– Святой Павел говорит нам: все, водимые Духом Божиим,

суть сыны Божии. Быть сыновьями и дочерьми Божиими – значит, принять Духа Святого, и довериться Ему, позволить себе быть водимыми Богом, быть открытыми к Его действию в нашей личной истории и в истории всего мира. Да, дух сыновей и дочерей Божиих – это движущая сила в истории человечества. И я искренне радуюсь, что сегодня во все более возрастающем числе стран фундаментальные права человеческой личности начинают уважаться – даже если, нередко, за эту свободу людям приходится платить очень высокую цену: жертвовать собой, проливать свою кровь. Свобода – это не просто дар Божий. Свобода – это насущнейший долг каждого христианина. Воистину – в этих переменах ощущается Дух Божий, чудесным, изумительным образом исправивший курс истории и обновивший лицо земли.

«Даааааа…. Не зря Гитлер ненавидел польских священничков едва ли не пуще евреев! И эти несчастные язычники на Лубянке его боятся не зря, как скопище бесов – крестного знамения… И это паскудное покушение…» – подумала Елена.

С самого утра, в тот день, когда, казалось, весь мир вывалил на улицы и ждал приезда Иоанна Павла, уже какое-то чудо дрожало и звенело в воздухе над Ясной Горой. Цистерны дождя были явно опорожнены за предыдущие сутки. Палило солнце. И хотя – по мере приближения назначенного часа – все более и более абсурдной казалась сама идея «общения» в миллионной толпе, и все более и более раздражали огромные экраны, зависшие на бульваре у монастыря – однако, взглянув на и вовсе скапустившегося рядом Влахернского, болезненно озиравшегося, явно присматривая путь к экстренному отступлению с глаз долой, куда подальше, Елена самокритично решила, что удирать сейчас уже как-то глупо. Да и драпать можно было бы уже только по чужим головам.

Впрочем, в физическом измерении звенело и дребезжало в ясном ченстоховском воздухе совсем другое – потешный бронированный автомобиль, с кубическим прозрачным пуленепробиваемым аквариумом для бедного Понтифика, с трогательным окошком; а также – издали, за километр, слышные, автомобили охраны, производящие почему-то неимоверный шум: как визуально казалось – из-за торчавших из них, почему-то стоймя, бодигардов, наизготовку, в рядок, как суслики, в костюмах, да еще и в кинематографичных солнечных очках, как от затмения.

«Лучше смешная машинка – чем мертвый Papiez», – добродушно шутили тусовавшие рядом с ними на обочине шоссе поляки; которые, впрочем, когда кортеж чуть приблизился, от захватывающего зрелища так поотвесили челюсти, что даже позабыли махать заранее закупленными для приветствия дагерротипами и флажками.

– А что это там за грохот? А это моя Лягушонка в Коробчонке по Ченстоховской мостовой колдыбахает! – не выдержала Елена сходства с русским былинным триллером.

– А чё, ваще хороший чувак – простил своего убийцу! – одобрительно прорезался вдруг Воздвиженский, прикладывая согнутым козырьком ладонь к подсолнечному виску и издали разглядывая эскорт.

– «Убийцу»! – прыснула Лаугард. – Ты так сказанул, как будто он его убил!

– Но старался же!

Экшн до того ошарашивал, пришпиливал к месту, что астронавтка Марьяна, где-то раздобывшая бумажный веер и до этого весело обмахивавшаяся им все время от жары – в тот самый момент, как кортеж поравнялся с ними, раззябав рот от зрелища, немедленно опахало выронила на пыльную обочину, меж чужеземных ног зрителей; спешно полезла его доставать – достала, выпрямилась и тут же, от растерянности – и уже вдогонку – вдруг зачем-то начала махать игрушечной машинке этим дурацким пестрым веером, прямо как революционно упраздненным по личному распоряжению Иоанна Павла ватиканским страусиным флабеллумом.

Шлейф наступающих самим же себе на головы вылупившихся во все

глаза икринок, тянущих шеи из лавы длиною в город, вслед за громыхающей Коробчонкой, которая прозрачна, как плацента, и пуленепробиваема, как Иоанн Павел.

И вот теперь Кароль Войтыла, с явным наслаждением высвободившись из бронированного катафалка и, с не менее явным нежеланием влипать своими руками в официозные лобзания клириков, ловко отбрыкнувшись по пути от всех подобострастно искавших его общества епископов – спокойным и уверенным голосом, легко переходя с одного языка на другой, разговаривал в микрофон с буйными, притихшими пелгжимами – так, как будто знает каждого по имени – перелетая голосом по диезам стоязыкой гаммы, и возвращаясь обратно – даже не меняя интонацию; при этом каждый оболтус на космически-громадном бульваре, как по мановению благословляющих рук, умудрялся понимать смысл произносимых слов раньше, чем успевал суеверно заметить, что в данный момент Войтыла говорит как раз на языке, которого ты не знаешь:

– Но какой бы драгоценной ни была внешняя свобода – одной внешней свободы не достаточно! Она должна корениться в свободе внутренней, которая принадлежит детям Божиим, живущим по Духу Святому и руководимым честным моральным чутьем, умеющим выбирать добро! – рельефные горизонтальные морщины на огромном, загорелом, рубленом лбу Иоанна Павла при яркой его мимике то взмывали и разбивались вдребезги, как скрижали, а то – склеивались опять, крутой строфой. – Освобождение, которое даровал нам Христос – это освобождение прежде всего от греха – корня всех видов человеческого рабства. Апостол Павел говорит: «Вы выкуплены дорогой ценой. Не делайтесь же рабами греха!» Господь наш Иисус Христос сказал: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Это ведь и предостережение: бегите от всякого рода иллюзорной поверхностной свободы, которая не основана на истине, бегите от всякого рода эрзацев свободы, которые уводят от истинной полноты духовного человеческого бытия; бегите от всего того, что приводит опять в рабство греху. Молодые мои братья и сёстры! Не бойтесь быть святыми! Летайте высоко! Будьте теми, чьи цели достойны сыновей и дочерей Божиих! Сегодня, уже спустя почти две тысячи лет, мы вновь ясно видим, что Господь Иисус Христос – Единственный, Кто приносит людям, мужчинам и женщинам, истинную свободу – свободу, основанную на Истине. Бог даровал вам свободу! Не растратьте этот величайший дар!

Елена слегка пожалела, что рядом нет Ани: «Ух, эта агностическая зараза бы насладилась разгадывать лингвистические загадки!» Сама же она, даже не успевая изумляться, как-то незаметно для себя перепрыгивала и скакала по лингвистическим классикам: когда Войтыла цитировал узнаваемые (сразу вспыхивавшие на берегу смысла, издали, с ветреного моря голоса опознаваемые по двум-трем этимологическим маякам или именам) фразы из Евангелия и апостолов, корабль понимания быстро и безопасно проходил все рифы и приставал к берегу; и быстро, до отвала, нагружался тут необходимым товаром – и теперь с купцами с прочих берегов уже было чем торговать: ячейки тут же сами собой достраивались, и новый словарный запас, только что невольно почерпнутый, тут же раскодировал и весь последующий произносимый Иоанном Павлом текст. Для того, чтобы точно, во всех оттенках, расшифровать совсем уж непонятную фразу, достаточно было внимательно послушать ее на трех незнакомых языках.

И забавно было вдруг, брезгуя наушниками с радиопереводчиком, разгадав алгоритмы фраз, выкупить легкое смещение оттенков смысла между польским и русским, неожиданно придававшее обоим языкам жара: так польская milo'scia расцветала вдруг по-русски любовью.

Иоанна Павла заставляли петь, обниматься, и – самый напряженный пункт программы – слушать посвященные ему песни.

– Ой, Леночка, смотри какой ужас: он же безрукий, этот певец… Мексиканец, что ли, латиноамериканец какой-то точно! Вон, вон, посмотри: какой хорошенький… Бедный! Смотри! Это ж он ногами босыми, оказывается, на гитаре, вон, играет! Смотри! Видишь, видишь – гитара у него под ногами лежит! – дергала Елену Лаугард, разглядев в боковой экран то, чего не видно было из-за голов.