Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2
Шрифт:
Как только откачнулись от платформы (где хоть два фонаря, да были – а коричневая темнота очень походила на колер ряс их друзей монахов, которых теперь ищи-свищи), едва вступили на дорожку и сделали несколько шагов вверх, как с головой накрылись торфяной, блаженной августовской тьмищей, которую без устали приходилось вскапывать, при подъеме, башками. Перезрелые звезды чиркали по небу и падали, как спички на лестницу в темноте подъезда.
Рюкзаки тяжело оттягивали назад, вниз, и услужливо предлагали вверх тормашками опрокинуться на спины, как ежикам.
Дорожка с хрустом
– Звездная ферма! – немногословно констатировал Влахернский, когда они, вместе с Еленой, не сговариваясь, за очередной извилиной дороги, сбросили рюкзаки и застыли, задрав головы.
И уже абсолютно не важно было – дойдут ли они до приюта – или будут идти так всю ночь, весь день, и вообще без конца.
Путаясь в габаритах, и то и дело норовя нырнуть в кювет с дорожки – если б вовремя не цепляли за рукав несуществующие, неотличимые от темноты кусты – запыхались все с непривычки – так что даже уже невозможно было понять – усиленная одышка это, или хохот над самими же собой: растянулись на полсотни метров невидимой вереницей – и, с абсурдистской ясностью вопросов, всё, хохоча, спрашивали друг друга, неужели нельзя никак исхитриться и отменить всю эту гору, эту дорогу, вот это всё вынужденное восхождение, эту свою усталость, неужели нельзя как-нибудь, чудом, оказаться под кровом?
– Да… Домик мало похож на свой портрет на указателе… – буркнул Влахернский, когда вдруг, на самой маковке холма, показался огромный храм с треугольной крышей и двумя высоченными симметричными башнями по краям.
Да еще и забор, высоченный железный забор, преграждал путь к барочным вершинам – забор хоть и выгнутый фигурными дужками, хоть и прозрачный, просматриваемый насквозь, храма не загораживающий – но явно неперелезаемый: те немногие, кому залезть на него когда-то удалось, теперь, вон, в виде грандиозных, выше человеческого роста, скульптур, так и остались там, наверху, на постаментах.
Бедный Илья помрачнел:
– После этого симпатичного рисуночка там, внизу, я ожидал увидеть как минимум скит… Может, там стерлось внизу просто чего-то…
И тут уж все разом свалили рюкзаки и рухнули на них отдышаться – перед тем, как штурмовать последний метраж, не такой уж крутой, по ступенькам и брусчатке уже.
Гвардиан, явившийся на их стук, звон, скрёб, скул – как кукушка, случайно вывалившаяся в неурочное время из зашкаливших часов, был хрипловат и грубоват к поздним гостям. Даже ворота не раскрыв перед их усталыми носами, пошел будить Констанциуша и Доминика.
Выбежал,
– Ай-яй-яй! Доминик все перепутал – он думал, что вы завтра приедете… У нас так много гостей вчера и сегодня было – еще не разъехались! Ай, он теперь так переживает из-за вас! Волосы на себе рвет! – откровенно, довольно, хохотал Констанциуш над обеими пострадавшими сторонами, вводя гостей в монастырские стены, и с невероятной шустростью в мгновение ока оказывался поочередно то возле одного, то возле второго, то возле пятой, и по-братски похлопывал каждого по плечу – со шкодливейшей, впрочем, улыбкой, как будто говорившей: «Ну-ну, поздравляю! Вы влипли! В монастырь же приехали, а не на курорт!»
И через несколько счастливейших секунд с этим вертлявым, милым провожатым, они оказались в осязаемо защищенном, глухо замкнутом (что сразу ощущалось прежде всего ушами) длиннющем прямоугольном монастырском дворе, отгороженном от мира двухэтажными широкими палатами с двухскатными крышами, а с фронта крепко запиравшимся громадой храма, крепким квадратом монашеского корпуса и разновеликих храмовых пристроек. По левой стороне двора темнела галерея с деревянными колоннами, скруглявшимися в арочные перемычки. В нее сразу и повел их Констанциуш:
– Ну, ничего, ничего, сейчас что-нибудь придумаем!
Из дальнего конца уже несся навстречу, под сводами галерейки, высокий пухленький призрак Доминик – увидев их, издали, заохал, заквохтал, расчувствовался:
– Все комнаты для гостей заняты. Ах! Что же теперь делать? Я так рад! Так рад!
Востроносый Констанциуш, довольно похихикав опять над приятелем, бросил их, велев никуда не уходить; усвистал куда-то, пулей, наискосок, через двор, на полусогнутых; и через несколько минут вернулся – с ключами от медицинского пункта:
– Пошли, пошли за мной! Девочек там спать положим!
Кроватей, вернее, белых, обтянутых прозрачной клеенкой лежанок для пациентов, в наскоро взломанном Констанциушем медпункте (крошечной дверкой, попасть в которую можно было с левой галереи), оказалось только две.
Мальчиков и космически-стойкую Марьяну, самоотверженно вызвавшуюся идти с ними, куда бы ни пришлось, Доминик повел в монастырский приют – на нары, где спали все паломники:
– До завтра… Завтра, может быть, комната какая-нибудь освободится…
– Ну что мы? Спать, что ли будем? – скрипящим голоском возмутилась Ольга, как только они с Еленой очутились в одиночестве в санитарной чистоте медсанчасти, где из достопримечательностей оказался лишь стеклянный шкафчик с забавнейшими микроскопическими кристально чистыми стопочками для лекарств. – Только приехали в новое место – и сразу дрыхнуть? – и обе, не опробовав даже больничных лежаков, тут же рванули гулять через галерею во двор.
Ольга, крадучись, потюхала в том направлении, откуда их привели извне – и в какой-то момент юркнула там в какую-то норку и исчезла в потайном каменном кармане рядом с храмом.