Распознавание образов

Гибсон Уильям

– У Хоббса мало места, он может принимать только по одному. Извините!

Нгеми забирается внутрь, и трейлер наклоняется со сложным полифоническим звоном, как будто внутри полно пустых бутылок.

– Не беспокойтесь, мы недолго.

– Вот занудная стерва, – бормочет из темноты Баранов, адресуя эти слова то ли Нгеми, то ли Кейс, то ли жизни вообще.

Согнувшись почти вдвое, Нгеми усаживается на что-то невидимое, виновато сверкает глазами и захлопывает дверь.

Кейс остается одна. Изнутри звучат приглушенные голоса. Она начинает разглядывать другие трейлеры. Некоторые из них выглядят побольше и поновее; другие, кажется, вот-вот развалятся. Неприятное зрелище. Чтобы не видеть их, она заходит за трейлер Баранова и оказывается перед колючей проволокой, ограждающей мертвые кирпичные здания. Это зрелище нравится ей еще меньше.

Она опускает голову и вполголоса произносит утиное заклинание.

Между носками ее замшевых ботинок змеится черный кабель. Он спускается из дыры, проделанной в стене трейлера. Пройдя вдоль забора, Кейс обнаруживает место, где кабель сворачивает на огражденную территорию и теряется в жухлой траве. Электричество? От контрразведчиков, или кто там хозяева этой базы.

– Эй! – окликает Нгеми, стоя рядом с трейлером. – Идите, ваша очередь. Не бойтесь, он не укусит. Я бы даже сказал, у него настроение улучшилось.

Кейс возвращается, стараясь не смотреть на кабель.

– Ну, давайте, – торопит Нгеми, глядя на старомодные часы-калькулятор. Хромированный корпус вспыхивает на солнце. В другой руке у него потяжелевший, раздувшийся саквояж. – Не знаю, сколько времени он вам отпустит. Но я хотел бы успеть на следующий поезд.

Трейлер покачивается, когда она влезает внутрь. Темнота воняет застарелым никотином и грязным бельем.

– Садитесь, – приказывает Баранов. – И закройте дверь.

Повинуясь, Кейс усаживаясь на стопку старых толстых книг в бумажных обложках. Баранов подается вперед.

– Журналистка?

– Нет.

– Как зовут?

– Кейс Поллард.

– Из Америки?

– Да.

Глаза начинают привыкать к темноте. Кейс видит, что Баранов полулежит на низкой кушетке, которая, должно быть, служит ему постелью. Хотя непонятно, как на ней спать: кушетка буквально завалена грудами мятой одежды. Рядом узкий раскладной столик, прикрепленный к стене и опирающийся на одну ножку.

Баранов втыкает в рот бледную сигарету и наклоняется вперед. Пламя дешевой зажигалки освещает замызганную поверхность стола: «формайка», огнеупорное пластиковое покрытие с узором из бумерангов. Такие были популярны в пятидесятых. Гора окурков, под которой, наверное, погребена пепельница. Три толстые пачки банкнот, перетянутые розовыми резинками.

Красный огонек разгорается, как метеорит, влетающий в атмосферу; первая же затяжка уничтожает добрую половину сигареты. Кейс с ужасом ожидает выдоха, но ничего не происходит. Баранов не торопясь убирает пачки денег в карман истрепанного плаща «Барбур», который она помнит еще по Портобелло.

Наконец, он выпускает облако дыма – гораздо более жидкое, чем следовало ожидать. Дым клубится в солнечных лучах, бьющих сквозь дырочки в стенах, и трейлер делается похож на карликовую декорацию к фильму Ридли Скотта.

– Вы знаете этого чертова поляка?

– Да.

– За одно это вас надо бы послать куда подальше! Только время у меня отнимаете.

Еще один метеорит вспыхивает в атмосфере, прибирая оставшуюся половину сигареты. Баранов втыкает окурок в вершину горы.

Кейс осознает, что до сих пор не видела его левой руки. Все манипуляции с зажигалкой, банкнотами и сигаретой он проделывал одной правой.

– Я не вижу вашей левой руки.

В ответ Баранов наставляет на нее пистолет, идеально освещенный одним из миниатюрных прожекторов Ридли Скотта.

– Я тоже не вижу ваших рук, – говорит он.

До сих пор ей ни разу не приходилось глядеть в дуло пистолета. Правда, у этого старого револьвера практически не на что глядеть – ствол и передняя часть спусковой скобы отпилены, на металле остались борозды от ножовки. Худые грязные пальцы обвивают массивную рукоятку; внизу висит колечко, наводящее на мысли о пробковых шлемах и банановых плантациях.

Кейс поднимает руки. Забытый жест из далекой детской игры.

– Кто вас послал?

– Никто, я сама пришла.

– Что вы хотите?

– Нгеми и Войтек говорят, что вы... торгуете информацией.

– Неужели?

– Я хочу получить некую информацию – в обмен на определенную услугу.

– Бросьте врать.

– Это правда. Я точно знаю, что мне надо. А у меня есть то, что надо вам.

– Вы опоздали, милая. Шлюхи меня не интересуют.

Металлический кружок обреза упирается в центр ее лба – немыслимо холодный и шершавый.

– Люциан Гринуэй, – говорит она, и холодный кружок слега вздрагивает. – Дилер с Бонд-стрит. Он перехватил ваш арифмометр. Я куплю вам этот арифмометр.

Холодный кружок прижимается сильнее.

– Я не могу дать вам денег, – продолжает она, чувствуя, что эту единственную ложь надо сыграть безупречно. – Но я могу заплатить за арифмометр чужой кредиткой.

– Нгеми слишком много болтает.

Кейс только сейчас понимает, почему не стоит предлагать наличные, хотя Бигенд наверняка покрыл бы этот расход. Получив деньги, Баранов никогда не отдаст их дилеру, которого он так ненавидит.

– Если бы у меня были наличные, я бы вам просто заплатила. Но я могу только купить этот арифмометр. И отдать его вам. В обмен на то, что мне нужно.

Она закрывает глаза. Горизонт ее мира сужается до размеров холодного металлического кружка.

– Гринуэй. – Горизонт отдаляется. – Вы знаете, сколько он просит?

– Не знаю. – Ее глаза закрыты.

– Четыре с половиной тысячи. Фунтов.

Кейс смотрит на него. Пистолет направлен уже не в лоб, а чуть в сторону.

– Вы могли бы не наставлять на меня эту штуку? Если мы собираемся говорить?

Баранов словно только сейчас вспоминает о пистолете.

– Вот, – он с грохотом бросает оружие на зыбкий столик, – теперь вы на меня наставьте.