Расправляя крылья: Шаг перед пропастью
Шрифт:
Черт его знает! Одно могу сказать, эти дни, вот эти самые, проводимые в учебной аудитории с коконами самоучителей вокруг головы и гитарой в руке — последнее тихое время моей жизни. Самое-самое. Больше такого не будет никогда. А потому я должен забыть обо всем и наслаждаться, набираясь сил на дальнейшие бои. Ибо это будут именно бои — с их высочествами, с офицерами и их планами, с королевой, наверняка считающей, что знает о моих желаниях и стремлениях лучше меня, и, само собой, на бои внутренние. Поскольку на самом деле, несмотря на лоск, подготовку и внешнюю уверенность, я, оказывается, понятия не имею, что
— …Красиво!
Поднял голову, выплывая из грез в реальный мир. Струны, издав финальный аккорд, замолчали.
Передо мной сидели четыре прелестных создания с задумчивыми улыбающимися мордашками. Две — "пятнашки", пришедшие поддержать морально, две старшие, идейные, которым нравится именно музыка. Есть еще несколько представительниц наскоро сколоченного фан-движения, всего меня навещает около десятка постоянных слушательниц и по два-три человека непостоянных, но сегодня что-то никого нет. Чупакабра дежурит, заездила девочек.
Кстати, это именно она нашла мне каморку — старую учебную аудиторию, в которой я и занимаюсь. Я здесь неофициально, Мишель, забегающая в корпус на минутку, решение не утвердила, но остальные оперативные не стали ломать кайф и запрещать на пустом месте. Потому хоть тут и не игровая, и вообще не кубрик, это место "закреплено" за моими занятиями, и посторонних не бывает.
— Растешь, Хуан! — продолжила старшая слушательница. Не просто из старших — лет ей за двадцать пять, из хранителей. Из (будете смеяться) "двадцать седьмых", охраны инфанты. — Неделю назад ты по струнам еле попадал!
— Неделю назад много чего было, — отмахнулся я, но похвала задела.
— В город тебе надо, — покачала головой вторая слушательница. Эта из взвода мулатки Белоснежки, напарница моего нынешнего учителя музыки. — К наставнику. Настоящему. Он из тебя золотой слиток сделает.
— Спасибо, — отмахнулся я, — не надо. Для меня это баловство. Время занять. Обойдусь как-нибудь.
Первая собеседница была не согласна.
— Зря, Хуан. У тебя, действительно, получается. Ты этот… Самородок. А от самородка до золотого слитка…
— Рукой подать, — закончил я. Отчего-то хотелось закурить. Нет, после известий от Хуана Карлоса мне курить хочется часто (видно, нервы), но сейчас захотелось вдруг особенно.
— Хорошо, девчонки, допустим, — хмыкнув, начал изливать я желчь, добавляя в голос иронии. — Допустим, вырвусь на волю и найду наставника. Допустим, тот научит меня, обтешет, сделает слитком. А потом? Что дальше?
А дальше начнется вторая фаза плана наших сеньорин. Меня познакомят с твоей подопечной, — кивнул хранительнице, — чтобы очаровал ее. После…
— …После начнется настоящая свистопляска, — вздохнул я. — Битва за влияние на ее высочество, протекции, вхождение в различные кабинеты, какие-то посты для роста… Союзы с некими семьями против других…И инвесторы за спиной, которые вложатся в проект и закономерно потребуют дивиденты. Годы, девчонки! Все это на годы! И ни секундочки лишнего времени. Так зачем мне с такими раскладами гитара?
Девчонки моему выпаду улыбались — понимали гораздо больше, чем позволяли себе показывать.
А гитара… Действительно, обидно, и я даже не мог представить раньше, насколько. Ведь у меня на самом деле получается неплохо. Я пока еще не знаю ноты, но вижу в движениях струн некую математическую логику, закономерность, которая приводит в восторг. Возможно, из меня не получится композитор, придумать что-то свое я не смогу, но воспроизвести чужое…
Музыка для меня превратилась в математику, мелодия — в закономерность функций аккордов, струн и ладов. Эти закономерности палитрой проносятся в моем мозгу, составляя красивую сложную функцию с непередаваемым рисунком, описать который невозможно — в человеческом языке не существует понятий для этого. Все равно, что описывать красоту дифференциального уравнения человеку, далекому от математики. И понимать надо не мозгом — уж что, но разложить звук на математические составляющие может любая звуковая программа, а душой, внутри себя. Потому, что сложно не увидеть закономерность, сложно именно оценить ее гармонию. И убейте, как это происходит, не понимаю.
Возможно, если бы не было Восточных ворот и того памятного разговора с Мишель, если бы не было на моей голове в тот момент пресловутого навигатора, подаренного Бэль, и в первую очередь пробитого по базе корпуса, я бы рано или поздно занялся музыкой. И кто знает, чем черт не шутит, стал бы профессиональным музыкантом. Ну, не бойцом же становиться, в самом деле, и не каким-нибудь инженером купольных систем — размах не тот. Стал бы со временем знаменитым, имел бы к тридцати толпу поклонниц…
…Хотелось бы мне вернуть этот момент? Зная то, что знаю сейчас, пересек бы я порог досмотровой комнаты в этом случае? Или выбрал иную судьбу, с иными радостями и печалями, но находящуюся как можно дальше от заведения лучших убийц Солнечной системы?
Ответом на этот вопрос и был занят мой мозг в фоновом режиме, пока пальцы перебирали струны. И это был второй огромный фактор, после открытия Бэль, который вызывал у меня раздражение на все слова и действия окружающих. Я был дерганый, психованный, язвил направо и налево… Потому, что несмотря ни на какие коврижки, обещаемые мирной жизнью, все равно бы вошел. Переступил, пересек, остался. А значит, так мне и надо!
Вызов прозвучал неожиданно, вышвырнув из состояния погружения, вызванного перебором рисунков.
— Слушаю!
— Ты где?
Мишель. Голос не взволнованный, но спешный, предельно сосредоточенный. Назвал ей номер аудитории.
— Это я и так вижу, — хмыкнула она. Видно, звонила из кабинета. — Что ты там делаешь?
Я оглядел сразу вытянувшиеся мордашки слушательниц.
— На гитаре играю. Учусь. Сегодня окно, теоретические занятия отменили.
— Ясно. — Судя по голосу, про занятия она знала. — Бегом в каюту, переодевайся в гражданское. Что-нибудь представительное, но не костюм с галстуком, проще.