Распутье
Шрифт:
Братья чехословаки! Глубоко ценя вашу героическую, совместную с русским народом борьбу во имя общеславянских идей, сначала на войне с общим врагом славянства, а затем с врагом русской государственности – большевиками, я всегда с беззаветным и глубоким уважением относился к вам, видел в вас братьев по духу и крови и считал, что ваша историческая помощь России и славянству не имеет себе равной на протяжении веков.
Но ныне получены сведения… Задерживаются поезда Верховного правителя, Главнокомандующего, нарушается связь между отходящими войсками и высшим командованием, остановлено больше сотни эшелонов с ценным воинским грузом, а впереди двигаются чешские эшелоны.
Братья, остановитесь! Опомнитесь!..»
Семенов долго взывал к совести чехов, упрекал их в измене. И закончил телеграмму словами: «Я требую немедленного и беспрепятственного пропуска вами до Иркутска поездов с высшим русским командованием, ранеными воинами, семьями бойцов и ценностями, составляющими последнее народное достояние государства Российского.
В случае неисполнения вами этого требования я с болью в сердце пойду и всей имеющейся в моем распоряжении вооруженной силой заставлю вас исполнить ваш долг перед человечеством и замученной сестрой – Россией. Атаман Семенов».
Сыровый не стал долго распинаться перед атаманом, а коротко ответил: «Попробуйте!»
24 декабря восстают рабочие и войсковые части в Иркутске. Народноправческое правительство перебирается в поезд Жанена. Разбегаются по поездам союзнических держав и генералы Колчака. Иркутск в огне пожарищ, в грохоте выстрелов. Восставшим оказывают сопротивление юнкера и егерский батальон генерала Сычева. Но и они недолго сопротивлялись, скоро сдались на милость победителей, а часть из них бежала на восток. Но при этом Сычев захватил золото, награбленное им добро и пятьдесят одного заложника из общественных деятелей Сибирского Центра.
Адмирал Колчак отрекся от власти, пусть нервно, но решительно передал власть уже несуществующему генералу Деникину. Отрекаются от власти и министры в пользу Иркутского ревкома и политического центра Сибири.
Жанен пытается спасти Колчака. После переговоров с ним командир чехословацких легионеров Сыровый, дал надежную охрану из чехов, сам лично перебеседовал с охраной и приказал ни под каким предлогом не отдавать в руки советской власти побежденного адмирала. Могло быть и так. Но события развивались настолько стремительно, что люди менялись на глазах. Всем стало известно, что заложники, которых Сычев передал Семенову, были зверски замучены и утоплены в Байкале. Арестованных по одному выводили на палубу, били деревянными колотушками, проламывали головы, затем сбрасывали в Байкал. Такой садистский разгул над политическими заложниками потряс даже бывалых дипломатов. На что Сыровый заявил Жанену, что он не хочет, да и не может больше охранять адмирала, требует его выдачи советским властям. В противном случае, как сказал далее Сыровый, он «не может положиться на свои части». Жанен дал молчаливое согласие. А ведь он был лучшим другом Колчака.
15 января 1920 года поезд прибыл в Иркутск и по распоряжению чехословацкого командования и дипломатического представительства, в лице Сырового, американца Гирса, Павлу и Благожа адмирал Колчак был передан иркутским революционным властям. Тут же переведен в тюрьму.
Всё покатилось, всё провалилось. Умер Каппель, провалился в полынью, простудился, так и замерз в санях. Солдаты убили его помощника Волкова, зверя и садиста. Все бегут, топчут друг друга ногами, лишь бы самому спастись.
А Устин Бережнов спокойно стрелял в тайге белок, добывал самоловами соболей, колонков, помощницей ему в этих делах была Саломка. Все, кто был когда-то с Устином вместе, наверное, не прочь были бы сменить свою шкуру и вот так же свободно побродить по тайге.
Домой Устину не хотелось. Но надо было выходить, Саломка уже была тяжела для таежных походов. Начнет родить в тайге, что будет делать Устин? Не хотелось еще и потому, что снова надо было вступать в спор с отцом, который как-то хотел бы выгородить себя за то неуемное метание, которое никому пользы не принесло, а вреда принесло предостаточно…
Вспомнился один из таких разговоров.
– Пойми, тятя, ты был мал и глуп, ежли думал под шумок устроить здесь свое царство. Не быть таковому. Даже такому, о каком нам говорили политиканы, что хотели бы оторвать Сибирь от России и сделать свое автономное государство. Не быть, того народ не позволит. А тебе тем более. Твое царство – это Горянка, и та не навеки. Придет час, и здесь будет власть Советов. А потом, эта война, поднятая нами, белыми, – грязная война.
– Если ты знал, что грязная, то чего мешкал, чего же не встал на сторону народа? – кривился старик. – Может быть, и я скорее бы одумался.
– То и не встал, что в том огне трудно искать брод. А пришел час, пришла возможность, вот и встал. Но мог бы оказаться трупом, не спаси меня Шевченок. Одуматься, пока всё не встанет на свои места, не так-то просто. Пришел и твой час, когда ты понял никчемность своей затеи. Думаешь, этого не понимает Колчак? Всё понимает, но волна уже подхватила и понесла. Не сбежать, не свернуть. Так было с тобой, так было со мной и со многими…
– А вот скажи честно, сын, не припомнят нам старое?
– Запросто могут. Твои и мои дела лежат рядом. Обоих могут пустить в распыл. Вот Петьшу, того и обвинить-то ни в чем нельзя. С первого дня пошел против царя и войны, до сих пор дерется против этого же. А мы попали с тобой в тенета и выбраться будет трудно.
– Но я полностью счас за красных. Согласен, что всякая власть дана от Бога.
– Это надо доказать делами, а не словами, мы же с тобой скрылись за сопками и ждем манны небесной. Не страшись: если нас убьют, то после нас останется поросль, которая не забудет наши имена, нашу бездарную житуху. Не будет повторять дела отцов, плохие дела.
29
Арсё и Журавушка спешили на заветную плантацию. Они никого с собой не взяли, хотя Журавушка просил Арсё взять Лагутина. Но Арсё почему-то отказал.
– Побратим? Ну и что? Пока нельзя ему всё доверять. Война, да и есть у меня недобрые мыслишки. Пока будем знать двое.
Решили накопать побольше корней, чтобы продать их и закупить для партизан оружие и боеприпасы. Пришли скоро. Арсё сразу же обратил внимание, что главного корня нет, кто-то выкопал. Нашел еще несколько копаниц. Задумался, но, когда нашёл обмытые дождями и выбеленные солнцем кости человека, сказал:
– Он хотел украсть добро предков Тинфура-Ламаза, но его покарал добрый дух гор.
– Кто же тот добрый дух? Смотри, позвонки на шее сломаны.
– Им был Черный Дьявол. Он ведь всё понимает, он даже знает, что это наши корни, наши деньги, других не пустил сюда. Пришельца убил.
– Неужели ты веришь, что Черный Дьявол и это может понять?
– Ха, а ты что, не веришь? Да он даже слышит, о чем мы с тобой сейчас говорим, и думает, для добра или зла копаем мы эти корни. Народ же не назвал тебя Черным Дьяволом, потому что ты просто Журавушка, добрый, бываешь чуть злой, но ты так и останешься Журавушкой, как я Арсё, а не Тинфур-Ламаза. Каждый рождается сам по себе, каждый идет своей тропой. Умирает каждый тоже на своей тропе.