Распутье
Шрифт:
Козин и Лагутин встретились с Гаврилой Шевченком. Это был уже известный командир Красной гвардии. Он пригласил друзей в свою палатку. По случаю встречи выпили спиртного. Разговорились.
– Как же ты разошелся с Колмыковым? Дружками, помнится, были.
– Были, даже побратались после одного боя. Но не всякое побратимство вечно, не всякое к сердцу. Не по душе пришлось Колмыкову, что я назвался большевиком. Споры, раздоры, попытка отравить. Хотел арестовать и предать суду. Но за меня пошли казаки из моего полка. Дальше – больше. Был я в отлучке, Колмыков схватил моего брата Ивана и расстрелял, мол, он распространял большевистские листовки. Он, и правда, то делал. Даже выступил перед казаками, доказывал, мол, Колмыков, Дутов, Гамов – все эти новоиспеченные атаманы хотят под флагом учредилки потопить русский народ в крови, а затем посадить на трон нового царя. Назвал Колмыкова авантюристом и проходимцем.
После этого мы и сцепились с колмыковцами. Дали им жару, угнали в Маньчжурию. Но они снова пришли и заняли Гродеково. Вот там-то и держали мы фронт против Колмыкова. Сейчас он рвётся к нам, чтобы свести со мной все счеты. Я тоже не прочь это сделать. Но суть не в Колмыкове, не в сведении счетов. Надо отстоять Никольск-Уссурийск, а уж затем двигать на Владивосток. Спас гада на фронте на свою голову!
– Как ты думаешь, устоим мы против белых? – спросил Козин.
– Тяжело будет. Но должны устоять. Плохо то, что мы остались без оружия. Прохлопали владивостокские советчики, не успели переправить оружие нам в тайгу. Всё захватили белые и чехи. А там столь было добра, что хватило бы на десять лет войны. Прохлопали ушами – будем отвечать потрохами. Так-то, друзья. Куда вас направить: к казакам ли, при винтовке и сабле, или на орудия?
– Куда же больше, как не на орудия. Стрелять из винтовки и рубить шашкой каждый сможет, а вот пушку не каждый знает.
– Не скажите, там и там нужна наука. Но не будем спорить. Пушки вас ждут. А вы, Валерий Прокопьевич, куда?
– Пойду с ним, буду хоть снаряды подносить, а там видно будет.
Тихое розовое утро подкралась и разлилось над Уссурийской равниной. В кустах на все голоса гомонили пташки. Поднялось солнце. По небу плыли редкие облачка. Вдали, курясь туманом, катил свои мутные воды Суйфун. Замерла и затаилась Фенина сопка, которую как могли успели укрепить защитники города Никольск-Уссурийска. Каждый понимал, что с падением Фениной сопки падет и город. Он отсюда просматривался, как на ладони. Из труб поднимались тихие дымы. В городе насторожённая тишина. Не видно людей. Лишь перекликались сонные петухи да выли собаки, почуявшие беду.
И вот взрыв снаряда разорвал тишину. Она враз раскрошилась, раздробилась от частой стрельбы: били пушки, стучали пулеметы, молотили тишину выстрелы винтовок. Густые цепи чехословаков вперемежку с белыми и японцами катились на город. Не выдержали, отошли. Снова бросились. Откатились. Красные части, переброшенные с Гродековского фронта, красноармейцы Никольск-Уссурийска, недавно организованные отряды из рабочих и крестьян упорно отражали яростные атаки противника, вооруженного новейшим оружием и броневиками.
Шишканов упарился подносить снаряды. Лагутин и Козин прямой наводкой молотили по противнику. Таяли цепи врагов, таяли ряды защитников. А бой разгорался все больше и больше.
Кавполк Гаврилы Шевченка десятки раз бросался в атаку, снова отходил на исходные позиции. Всем стало ясно, что город не удержать. Перевес был явный, тем более что японцы подбросили свежие силы.
К вечеру второго дня защитники Фениной сопки дрогнули, побежали, увлекая за собой даже смельчаков. Конный полк белых бросился рубить отступающих. Почему побежали? Потому что белочехи прорвали фланги и начали обтекать со всех сторон сопку. И быть бы многим порубленными, если бы вдруг с сопки не «заговорил» пулемет, отсекая белых от отступающих. Он строчил и строчил, иногда захлебывался, снова начинал строчить. Кто тот герой, что спас красных ценой своей жизни, – никто не знал. И когда белые повернули назад, когда уже с Фениной сопки начали бить пушки, поджигая город, пулемет замолк. Белочехи обстреливали город, не щадя детей, стариков и женщин. Красногвардейцы делали все, чтобы успеть эвакуировать ценности и советские учреждения. Их поддерживал бронепоезд «Освободитель». Он ушел из города последним. Отступая из города, красные части взорвали три железнодорожных моста.
Знаменательным было то, что пленные немцы и мадьяры, заключенные лагеря военнопленных, разоружили охрану, разбили склад с оружием, вооружились и первыми бросились против белочехов. Казалось бы, им надо было все сделать наоборот, пойти против красных. Но пленные знали, что, попади они в руки белых, то будут до единого расстреляны. Так поступали белые со всеми военнопленными немцами и мадьярами.
А уж тут, конечно, белогвардейские газеты расписали, мол, германцы дрались на стороне красных, потому что им это делать приказал кайзер. Не ново, много раз уже повторено.
Город пал. Чехословаки и белогвардейцы рыскали по городу, не обходя стороной даже больницы, искали советчиков, всех, кто хоть чуть был причастен к Советам, по отцу ли, по брату ли, вырезали рабочих и крестьян, имеющих у себя какое-нибудь оружие. Шли расстрелы членов рабочих союзов по полученным белыми спискам.
Один из батальонов белочехов выразил свой протест по поводу жестокого обращения с жителями, его командир переслал письмо об этом в штаб армии. В ответ карательный отряд предпринял попытку окружить и обезоружить легионеров, но командир батальона, а затем полка Вацлав Кировский разбил карателей и перешел с батальоном на сторону красных.
Здесь проявила себя в борьбе с Советами сотня Зосима Тарабанова, прорвавшаяся в город из армии Колмыкова, который, разбив Гродековский фронт, поспешно шел на Никольск-Уссурийск, чтобы соединиться с белочехами и вести с ними совместную войну против большевиков. Зосим Тарабанов собственноручно пытал и допрашивал захваченных рабочих, и, если жертва молчала, вспарывал ей живот, наматывал кишки на руку, как мужик мотает на руку веревку, и кричал:
– Заговоришь! Скажешь, где прячутся твои дружки!
Красные более ста шестидесяти километров отступали в сторону Спасска. Здесь решено было использовать бывшие укрепления, которые строились в период Русско-японской войны, занять выгодные позиции на подступах к городу. Спасск защищали двенадцать тысяч бойцов. Негусто, если учесть, что на красных шли белые, чехословаки, японцы. Но и в составе красных частей дрались чехи, китайцы, корейцы, мадьяры, поляки, эстонцы, литовцы и даже австрийцы. Чтобы как-то пополнить ряды красных, в городах Спасске, Имане, Хабаровске проходили съезды, где многочисленными голосами было решено мобилизовать всех граждан в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Предполагалось дать фронту до восьми тысяч боеспособных бойцов. Мобилизация, можно сказать, прошла успешно. Но сюда под видом мобилизованных, просто добровольцев влилось много врагов советской власти.
Колмыков лично давал задание Зосиму Тарабанову: подобрать лучших бойцов из своего отряда, под видом мужиков-бедняков втесаться в ряды красных и подрывать их армию изнутри.
– Что делать? Не саблей и револьвером размахивать, а пускать ложные слухи, что, мол, напрасно мы льем кровь, против нас идут все страны мира… Где возможно, подрывайте склады боеприпасов, при случае убивайте командиров. Понимаю, стрелять куда проще, чем вползти змеей в стан врага. Трудно. Но надо. Когда внедришься, пошлешь кого-нибудь из верных людей, чтобы они провели антисоветский съезд в Бикине. Там много казаков и староверов, которым едва ли по душе советская власть. Задание ясно? Действуй.