Распутье
Шрифт:
Он никогда прежде так на меня не кричал, даже страшно стало. Всегда милый, всегда улыбчивый, мягкий. Средневековые мужчины обманчивы, даже воскресшие.
— Не кричи на меня, пожалуйста, — прошептала я, на всякий случай нашарив взглядом выход.
Кухонька маленькая, необжитая. На стене — медная посуда. Не новая — значит, покупал у старьёвщика. Вряд ли сам, служанке поручил. Где она, кстати?
— А твоя кухарка, она?..
— Её сегодня нет, — резко, не скрывая недовольства, ответил Андреас и плеснул мне воды из кувшина. — На, успокойся.
Мелкими
Странно малайонец на меня смотрит, напряжённо. И не покидает ощущение, что я ему мешаю, даже раздражаю.
— Она твоя любовница? — отставив кружку, тихо спросила я.
Сердце болезненно сжалось.
Пусть скажет сам.
— Она моя госпожа, — градус недовольства Андреаса повысился, но малайонец, наконец, перестал нависать надо мной и сел. — Из-за тебя я лишусь выгодного места. Ещё с муженьком твоим разбираться придётся… А, это к лучшему. Убью галанийца, чтобы не мешал.
Сказано это было… Словом, действительно убьёт.
— Андреас, я не дура, я видела, как вы в дом заходили.
Неприятно, больно, но нужно дойти до конца. Не хочу терзаться в сомнениях, подозревать, следить.
— И что? — хмыкнул малайонец и пожаловался: — После твоих сцен выпить хочется. Не подозревал, будто ты ревнива.
Пожала плечами. Речь сейчас не о том.
— Андреас, я хорошо знаю местные нравы, не отпирайся, она не просто госпожа.
— Она меня выкупила.
В кухне повисло вязкое молчание.
— Баронесса ссудила тебя деньгами? — начиная осознавать произошедшее, переспросила я.
Ну да, Андреас симпатичный молодой мужчина, умный собеседник, маг. Холостой. Вот и понравился. Но это же неправильно как-то, разве можно брать деньги в такой ситуации? Мне бы гордость не позволила. Знаю, многие девушки высмеяли бы, но если ты берёшь, становишься должна.
— По-твоему, я должен был и дальше гнить у Глие? — взорвался малайонец. — Тебе-то хорошо, пригрелась под боком мужа, в деньгах купаешься. А знаешь ли ты, что такое кабальник? Это хуже собаки. Та хотя бы не осознаёт собственную несвободу.
— Андреас, я понимаю, — успокаивая, положила руку на его локоть. — Просто странно, отчего баронесса вдруг…
— По-твоему, никто, кроме тебя, на меня не посмотрит? — огорошил Андреас.
И ни тени раскаянья. Нагло смотрит прямо в глаза, даже руку не скинет. Я сама убрала, потому что противно стало.
— Иранэ, я молодой мужчина, мне тоже надо. Или мне принять обет целомудрия и терпеливо ждать, пока ты с мужем накувыркаешься и разведёшься? А тут ещё и свобода, должность. Только дурак бы не согласился.
Такого признания я точно не ожидала. Подозревала, но до последнего гнала мысли о том, что Андреас — банальный альфонс. Он клялся мне в любви — и спал с другой женщиной. А ведь я предлагала честный способ заработать эти чёртовы деньги. Но как же, штаны расстегнуть легче! На работу он устроился! И кухарку отослал, чтобы вдоволь дамочку натискать. На той же кровати, на которую потом уложил бы меня, потчуя сказками об алом кушаке.
На глаза навернулись слёзы. Отвернулась и зло утёрла их кулаком.
— Какая ж ты мразь, Андреас, а ещё в любви клялся! — не сдержалась от ёмкой характеристики любимого.
А любимого ли? Он славно постарался, чтобы превратиться в чужого человека.
— Да не люблю я её! — ударил кулаком по столу малайонец. Аж посуда задрожала. — Трахаю только. Брошу потом.
— Потом — это когда?
Обернулась к Андреасу. Хочу видеть его лицо.
— Когда ты кольцо снимешь, — еле сдерживаясь, ответил раскрасневшийся Андреас. — Повторяю, я мужчина, Иранэ, мне женщина нужна. Ты со мной не хочешь, сама отказалась и теперь верности требуешь? Ты, которая по ночам стонет под мужиком!
— Андреас!
— Что — Андреас? — на повышенных тонах повторил он и пнул ногой табурет. — Ты его предпочла, его целуешь, а я жду, как побитая собака, пока Иранэ Гилах соизволит меня приголубить. Или ты думала, я четыре года рукоблудием заниматься стану? Мне для здоровья нужно, и если любимая женщина не желает, я найду нелюбимую. Баронесса нам полезна, у неё связи, деньги. Ты ведь не хочешь прозябать в дыре, Иранэ?
— Но есть же честные способы заработать? — возразила я.
— Как твой муженёк? — презрительно усмехнулся малайонец. — Позор гильдии магов! Крестьянская порода из всех щелей прёт. Подумать только, жену заставил работать! Торгаш! — в устах Андреаса это слово прозвучало как оскорбление.
— И ты тоже хороша, — обрушился на меня собеседник. — Мараешь руки, якшаясь с рабочими, мастерами, бегаешь по будуарам.
— Лучше как ты? — вскипела я.
— Лучше. Я своей чести не ронял.
Шумно выдохнула, не зная, что на такое ответить. То есть спать за деньги и милости — это благородно, а честно работать — позорно. Мы со Свеном пашем, а Андреас только снимает штаны и пару минут ублажает дамочку. Потом одевается и идёт на свидание со мной.
И так противно стало. И малайонец вдруг стал тоже противен.
— Ты… ты… Как ты можешь после такого говорить о любви? — в сердцах вскочила и толкнула Андреаса в грудь. — Все вы мужчины одинаковы! Кобели треклятые! Один бабу нашёл, другой обрюхатил
— Что?! — взревел малайонец и встряхнул за плечи. — Повтори, что ты сказала. Ты беременна?
— Беременна. И руки убери.
Попыталась высвободиться — куда там! Вцепился мёртвой хваткой. А глаза бешенные.
— Шлюха! — кожу обожгла пощёчина. — Так-то она меня ждала!
Я окаменела, а малайонец, брызгая слюной, продолжал орать. Столько всего я о себе услышала! Суть сводилась к тому, что чья бы корова мычала, то есть молчи, Ира, и о претензиях не заикайся. Андреас же святой, сомневался ещё, принимать ли предложение баронессы, честно терпел до прошлого новолунья, хотя от недотраха даже болеть начал. Но как же, он верность хранил потаскушке, которая обманывала несчастного большого мальчика. Обещала ждать и любить, а сама, задрав хвост, спешила под другого.