Распутин-1917
Шрифт:
— Оля, взгляните, пожалуйста, что за шум?
— Митингуют солдаты, студенты, рабочие, — вздохнула спасительница и устало опустила руки. — Перевязала. Как вы себя чувствуете?
— Александр… Саша… Простите, поручик Надольский, в отставке.
— Ну какой же вы отставник, Александр, — Ольга очаровательно улыбнулась, — не говорите так. Вы как раз в строю.
Надольский прикрыл глаза. Голова кружилась всё сильнее.
— Не понимаю, почему они так? — с обидой произнес он. — Мы же сделали, всё чтобы было меньше крови, чтобы никто не пострадал… И вдруг такая ненависть… Не знаю.
— Я знаю — почему, — грустно улыбнулась Ольга. — Когда была маленькой, мы с папА на Пасху ездили в Лавру. Я помню прекрасную
— Насколько я понял, вы образцово-показательно обгадились, и мне срочно надо спасать вашу тощую задницу от возмездия обитателей Сити?
Джордж Лэнсбери никому из англичан и тем более туземцам не простил бы такие грубые, обидные слова в свой адрес, но этот случай был особым. Он действительно ошибся, понадеявшись на внезапность и отправив в лобовую атаку на вражеский штаб на Елагином острове своих лучших людей, остывающих на морозе за забором этой проклятой усадьбы и на льду Средней Невки. Вторая причина тоже была уважительной. Говоривший был представителем не менее могущественного, чем сам Лэнсбери, американского банкирского сообщества, и звали этого хама — Лев Троцкий. “Небольшого роста, сухощавый, чернявый, некрасивый в бросающейся в глаза чрезвычайной степени. Желтоватая кожа лица. Клювообразный нос над жидкими усиками с опущенными книзу концами. Небольшие, пронзительные чёрные глаза. Давно не стриженные, неопрятные, всклокоченные чёрные волосы. Широкие скулы, чрезмерно растягивающие тяжёлый, низкий подбородок. Длинный, узкий обрез большого рта с тонкими губами. И — непостижимая странность! Необычайно развитые лобные кости над висками, дающие иллюзию зачатка рогов. Эти рогоподобные выпуклости, большие уши и небольшая козлиная бородка придавали … человеку поразительное сходство с чёртом. Одет он был в потертыи сюртучишко. Крахмальныи воротничок рубашки был сильно заношен. Плечи и рукава сюртука засыпаны перхотью с головы. Штанишки мятые, сильно раздавшиеся у колен, рассыпавшиеся в концах мелкои бахромкои. И не отвечавшии этои внешности, приятныи мелодичныи голос”(*), произносящий в адрес англичанина обидные, но всё же справедливые слова. Кто такой Лэнсбери теперь — полководец, лишившийся своей армии?
—Считаю, что перед лицом общего врага мы могли бы воздержаться от взаимных оскорблений, — гнусавил посланник всесильных Ротшильдов.
Троцкий сделал небрежный жест пухлой, белой рукой с наманикюренными ногтями, выражающий тщеславие и дерзость, насмешливо произнеся:
— Кто из нас выпрашивает помощь, расписавшись в собственной некомпетентности? Вы или я?
— Считаю ваше заявление о моей некомпетентности излишне скоропалительным, — набычился Лэнсбери.
— Можно было бы устроить интеллектуальный диспут, но я не могу сражаться с безоружным, — продолжил унижать англичанина Троцкий, — поэтому предлагаю закончить нашу беседу, ибо имею стойкое ощущение, что мы находимся на разных полюсах мыслительной деятельности. Я не собираюсь бросать в атаку своих людей по вашей прихоти. Во первых — у них совершенно другая подготовка, во вторых — их очень мало, и они на вес золота. Я не просто так их подбирал, потратил много времени и средств, чтобы главный свой козырь бездарно положить под пулеметами.(**)
— Что вы хотите?
— Ваше чистосердечное признание — почему вы вцепились, как английский бульдожка, в этот неприметный дом? Что в нем такого ценного?
— Это тайный штаб контрреволюции, крайне эффективный и опасный.
Лицо Троцкого презрительно скривилось.
— Знаете, Джордж! Наверно, мне пора. Прощайте…
— Подождите, черт вас возьми! Есть еще один важный момент…
— Хорошо. Я дам вам второй шанс… Говорите, мистер Лэнсбери, и постарайтесь быть максимально убедительным.
— Сегодня утром туда привезли детей Николая II.
Англичанин увидел, как посланник американских банкиров превратился в единый энергетический сгусток, а его глаза, излучавшие скуку и насмешку несколько секунд назад, хищно сузились.
— Любопытно… — Троцкий заложил руки за спину, прошелся, пружиня шаг, по кабинету англичанина, — это совершенно меняет дело… Пожалуй, я возьмусь вытащить вас из нужника, куда вы изволили провалиться.
— А что вы намерены предпринять?
— Вы сказали, что ваши люди действовали из-за спины и под прикрытием митингующей толпы. Мне нужна трибуна, машина и динамит. И только попробуйте сказать, что чего-либо из перечисленного у вас нет.
Распутин со Ставским вернулись в Питер за полночь. Совсем недавно шумная деловая столица империи, где гламурная жизнь ночами не утихала, преобразилась кардинально и напоминала Григорию иллюстрацию к популярной игре ХХI века, где ведущий периодически объявлял: “Город засыпает — просыпается мафия!” Мародеры и грабители — первый признак смены власти и массовых беспорядков. Все люди делятся на две части. Первая — те, кому взять чужое не дают нравственные принципы, хранящиеся в глубинах сознания, и сразу заметные при ослаблении внешних, законодательных и общественных ограничений. Вторая — те, кого в рамках приличий и законов держат исключительно полиция и риск получить сдачи. В смутные времена они — самая благодатная публика для рекрутирования в банды любителей лёгкой наживы.
Петроград в первых числах марта напоминал осажденный преступностью город. Несмотря на принятые меры — не допустить массового исхода уголовников из тюрем, криминальные тараканы быстро размножились и стремительно расползлись по улицам. Усиленные патрули, круглосуточно фланирующие по городу, заставляли на несколько минут притаиться и замереть. Но как только они удалялись из виду, раздавался звон разбитых стекол, скрип и скрежет вскрываемых фомками дверей, приглушенные стоны и отчаянные крики обывателей. Особенно вольготно чувствовали себя уголовники рядом с массовыми мероприятиями. Круглосуточные митинги — непременный атрибут революционной ночной жизни — привлекали их огромным количеством праздных зевак, регулярными погромами и возможностью быстро затеряться в толпе в случае чего-то непредвиденного.
Одно из таких мероприятий преградило путь Распутину и Ставскому, когда до базы оставалось меньше версты. От стандартных митингов оно отличалось похоронно-панихидным содержанием — у небрежно набросанных ящиков, используемых в качестве трибуны, на тротуаре было уложено не меньше десяти тел, а все речи сводились к стандартному в таких случаях — “Не забудем! Не простим!”
— Что тут произошло? — поинтересовался Распутин у солдата, откровенно скучающего и ковыряющего носком сапога мерзлый снег.
— Дык буржуи засели в господском доме на Елагином, — охотно ответствовал служивый, — а они вон, — кивнул он в сторону упокоенных, — пытались их выкурить, сунулись с кондачка, да не вышло. Вот ждем, когда пушкари прибудут, пока “антиллигенция” речи разговаривает…
— Ну-с, что будем делать, капитан? — жарким шепотом спросил Ставского Распутин, когда они подались назад и оказались вне возбужденной толпы.
— Пробиваться к нашим!
— А смысл? Кого мы спасём? Пушки раскатают усадьбу по кирпичику что с нами, что без нас.