Распутин-1917
Шрифт:
— Есть такая штуковина, как регрессивный гипноз. Этот мощный инструмент воздействия на человеческое подсознание отпирает «хранилища» памяти, выдавая нужную информацию. Надо только погрузить человека в глубокий гипнотический транс и правильно сформулировать вопросы. Я владею техникой гипноза, умею спрашивать, но не могу загипнотизировать себя сам. Даже если это получится — не смогу выйти из транса. Поэтому мне нужна ваша помощь.
Анна не пыталась скрыть свою озадаченность. Организовывать и проводить дерзкие разведывательные операции, выманивать секретные сведения из противника или наоборот — аккуратно вкладывать в его голову нужную дезинформацию — понятно и привычно. Но копаться в голове соратника,
— Насколько важна эта информация? — спросила она осторожно, но в словах её слышался другой вопрос — “Есть ли другие варианты?”.
Распутин не выдержал, глядя на её вытаращенные глаза, улыбнулся и покачал головой.
— Секретные анонимные счета в шведских и американских банках, депозиты до востребования и векселя на предъявителя, полученные и отправленные денежные переводы, фамилии, досье, письма, расписки — вся бухгалтерия коррупции Российской империи и финансовая подноготная готовящегося государственного переворота. Её правильное использование позволит предотвратить катастрофу, сползание Отечества в хаос, и остановить войну в Европе. Ключевой вопрос, отпирающий замок подсознания — “Фризенхаузен, архив Дальберга, финансовая картотека”. Ты согласна?
Пока Распутин говорил, волны недоверия в глазах Анны сменялись охотничьим блеском секретного агента, почуявшего запах стратегической информации.
— Всё сказанное мне кажется диковинным и неправдоподобным. Но я верю вам, Григорий, и готова попробовать. Что и как я должна делать?
Распутин открыл глаза и сразу зажмурился. Северное зимнее солнце, колобком катящееся по самым вершинам окрестных елей, светило в центр плюгавого окошка и больно слепило глаза. Полдень… А начинали сеанс ещё до полуночи. “Сколько же времени я провёл в спячке?” — успел удивиться он, прислушиваясь к новому внутреннему состоянию. Ушла ноющая, тупая боль в сердце, неустанно преследовавшая его с того самого дня, когда залп НУРСов с НАТОвского вертолета прервал жизнь его душеньки-Душенки.(*) Сколько лет прошло с тех пор, а она не уходила, оставалась внутри, периодически всплывая вместе с обрывками образов и отдельными фразами, словно осколок в теле, беспокоящий при каждом неловком движении. Как он ни пытался её прогнать, она коварно возвращалась, сочилась, словно хмельное вино из прохудившихся мехов, дурманила голову и требовала пищи, внимания, энергии… "Почему я?" — кричал он бессонными ночами. "Ты сильный. У таких большой потенциал донора,” — отвечала боль. Григорий смирился, привык к сосуществованию с ней, засыпал и просыпался с первыми лучами рассвета под ее неусыпным контролем. Там, где она всегда жила, образовался плотный рубец, неприятный, противный, но совершенно нечувствительный. Это было так же непривычно, как тишина перемирия на войне после многодневной артиллерийской канонады.
Пока Распутин прислушивался к своему организму, глаза его адаптировались к дневному свету и разглядели Анну, неловко боком сидящую на стуле с запрокинутой головой. “Господи, да что тут произошло? Что с моим медиумом? ”
Анна встрепенулась от прикосновения руки, подняла подрагивающие воспалённые веки, слабо улыбнулась. Вчерашние изумрудно-карие глаза сегодня окрасились в цвет густого янтаря и смотрели на Распутина, словно на ожившего сфинкса с набережной Петербурга. Он даже оглянулся, предположив за своей спиной нахождение объекта, достойного такого пристального, молчаливого внимания.
— Что-то случилось? Что-то пошло не по плану? Как быстро я заснул?
— Ну, здравствуйте, товарищ полковник медицинской службы и сил специальных операций Российской Федерации, — пересохшими губами прошептала Анна, не отвечая на вопрос и не отводя глаз. — Прежде всего, хочу спросить,
Распутин провалился обратно в кресло.
— Похоже, что вместо содержания картотеки Дальберга я рассказал что-то другое?
— Да нет, — Анна кивнула и сжала руками виски. — Голова очень болит, хотя это не так уж и страшно. Поначалу подумала, что схожу с ума. Вы всё рассказали так, как надо, Григорий Ефимович, продиктовали содержание картотеки, и я честно всё записала. Но потом не отреагировали на мою команду проснуться… Я испугалась… Однако ваши дыхание и пульс были ровные, спокойные. Подумала, что вы просто очень устали, решила дать вам и себе маленькую передышку — я же писала, не разгибаясь, почти три часа… Хотела налить чаю, неловко взяла чашку, та упала — разбилась… И тут вы как заорали “Служу Отечеству!”, а потом сразу “Да я готов неделю полы мыть!” (**)
— Ну да, конечно! — Распутин заложил руки за голову и мечтательно закатил глаза, — всё правильно. Я разбил кувшин великолепного черногорского вина в тот момент, когда Лёха объявил мне о восстановлении на службе и присвоении очередного звания… О чём ещё я тебе поведал?
— С той минуты — обо всём, — Анна вздохнула, будто всхлипнула, — во всяком случае, мне так показалось… Я сначала подумала, что вы бредите, взяла вас за руку, а вы попросили, чтобы я не отпускала, потому что вам страшно… И говорили-говорили… Про взрывы жилых домов со спящими людьми там, в будущем, отстоящем от нас на восемьдесят лет, про вторую чеченскую войну, про войну на Балканах и про Косово, про вашу Любицу, Душенку, этот страшный бой с албанцами, когда погибла ваша жена, про банкиропад, который вы с Ежовым устроили… Всё, вплоть до вашего возвращения в Россию в непостижимом для меня 2019-ом году…
— А что случилось дальше, тоже известно?
— Про епитимью — да, но без подробностей… Я знаю, что вы хотите, зачем вам это надо и готова помогать… Вообще — на всё готова, хоть и голова идёт кругом от услышанного. Главное, что я поняла — за предстоящий век по сути ничего не изменится. Спустя сто лет будет всё так же, как и сегодня. Единственными союзниками России будут наши мальчики в шинелях и бушлатах, а главный враг — внесословная наднациональная империя лжи, населенная бесноватыми кочевниками-мародёрами, не признающими ни божьего закона, ни человеческого, но только мошну и жажду власти. Нам надо постараться сохранить в живых первых и загнать в ад вторых. Я правильно всё поняла?
— Абсолютно! — Григорий склонился к её коленям и снова припал губами к руке. — Я понял, почему после пробуждения не испытываю привычных страданий от потерь прошлого… Вместо или вместе с извлечением информации из тайников моей памяти, у тебя… у вас получилось провести сеанс регрессивного гипноза и исцелить если не мою душу, то хотя бы моё бренное тело от постоянных физических страданий. Спасибо, Аня!(***)
Анна положила вторую ладонь ему на голову и разворошила непослушные волосы.
— А ещё я поняла, что хотела бы быть врачом, как ты…
— Я за эту ночь успел прочитать тебе курс пропедевтики? — хихикнул в её ладошку Григорий, не отрывая губ от руки.
— Ты успел заставить меня потерять голову, — улыбнулась она уголками губ, — всё остальное — прилагается. Наверно поэтому так болит, словно в ней поселился кузнец с молотом, наковальней и всё куёт, куёт…
— В таком случае, — Распутин нехотя оторвал губы от прохладных пальцев Анны, — я должен вернуться к своим врачебным обязанностям и спасти прекрасную даму от этого невыносимого молотобойца. А когда тебе полегчает, мы обязательно займёмся вот этим, — и Григорий кивнул на стопку забытых листов, исписанных ровным, каллиграфическим почерком.