Распутин-1917
Шрифт:
— Да, всё это так, — перебил генерала Распутин, — но хлеб-то есть! Вон, газеты пишут, что в Воронеже скопилось пять с половиной миллионов пудов зерна, но кто-то не позволил его вывезти: отсутствовали вагоны и уголь для паровозов. Более того, зерно невозможно было даже отправить на просушку и помол, а мельницам не хватало топлива. В итоге зерно гниёт. И это лишь в одной губернии!
— Объективные причины, — не сдавался Вандам, — транспортный кризис.
— У каждой катастрофы есть фамилия и должность, — отрезал Распутин, — у данного кризиса — Юрий Владимирович Ломоносов. И служит он товарищем министра путей сообщения. Самой удивительной находкой в Стокгольме для меня оказалось множество
— Как это “пустые”? — удивился Вандам.
— С санкции Ломоносова огромное количество подвижного состава, практически весь свободный парк, арендуется земгором и различными коммерческими организациями, связанными с Терещенко, Гучковым, Родзянко, но реально ничего не перевозит. Порожняк идёт до Каспия и Владивостока, возвращаясь таким же обратно. В то же самое время, города и фронт задыхаются от нехватки вагонов и паровозов. Эти же вышеперечисленные люди постоянно выступают с обвинениями властей в бездействии, прекрасно осознавая, что первой акцией должен стать немедленный арест и возможно даже расстрел их самих. Паника — неотъемлемая часть организации беспорядков, и думская оппозиция, рука об руку с земгором, раздувает её, как может. Естественно, не бесплатно.
— Похоже на правду, — Вандам, наконец, закурил, окутался синим дымом, как паровоз на полустанке, закашлялся и сквозь кашель вдохнул. — В начале января Охранное отделение нервно констатировало, что настроения в столице тревожные. Не спрашивайте — как, но в середине месяца(****) мне удалось почитать доклад, в котором доподлинно сообщалось, что рост дороговизны и неудачи правительственных мероприятий по борьбе с исчезновением продуктов вызвали перед Рождеством резкую волну недовольства. Население на улицах, в трамваях, в театрах, магазинах в недопустимом, резком тоне открыто ругает все правительственные мероприятия. Недовольство принимает массовый характер, но руководство страны бездействует.
— Мой старый друг, саратовский губернатор Сергей Дмитриевич Тверской, в частном письме высказывает те же тревоги, — поделился Непенин, закуривая вслед за Вандамом. — «Что делается? — писал он. — Точно после 1905 года не прошло 11 лет. Те же персонажи, те же слова, с одной стороны, и тот же паралич власти. На местах опять земцы-дворяне ударились в политику. Опять звонкие резолюции о ненавистном правительстве и т. д. Ну, а дальше что? Дальше опять скажет слово мужичок или, вернее, сделает дело мужичок. Настроение прескверное.»(*****). Нервозность общества повышенная, огромное его большинство настроено против правительства, чего никто и не скрывает. Осуждают новый, принятый курс, говорят, что это поворот назад, но, что было возможно раньше, теперь неприемлемо.(******)
— И всё-таки, — продолжил Вандам с таким же, будто из мрамора выточенным лицом. Лишь кончики пальцев, держащие папиросу, слегка дрожали. — При всём драматизме момента пока не прослеживается прямого влияния заговорщиков на рост недовольства и глухой ропот в народе. В январских донесениях охранки отмечалось, что женщины, матери семей, изнуренные бесконечным стоянием в хвостах у лавок, исстрадавшиеся при виде своих полуголодных и больных детей, пожалуй, сейчас гораздо ближе к революции, чем господа Милюковы, Родзянко и, бесспорно, гораздо опаснее, так как представляют собой склад горючего материала, для которого достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар.
— В том и проявляется всё скотство наших вельможных карбонариев, что им не требуется лично ни на кого влиять, — не согласился с генералом Распутин, — они создают критические обстоятельства, саботируют работу государственных органов, мешают, а не помогают решать проблемы, будируют недовольство,
— А вы, стало быть, считаете, что у них не получится?
— Нет, конечно! — уверенно ответил Григорий. — “Узок их круг, страшно далеки они от народа.” Но самое страшное, что все эти родзянки-милюковы-гучковы, при всей их кипучей энергии разрушения, абсолютно не самостоятельны, живут в выдуманном “нашими западными партнерами” мире с убеждением, что можно совершить революцию, не выпуская из рук бокал шампанского. Их сметут может и не сразу, но обязательно. Они никогда не были и не будут своими среди тех, кого подталкивают к бунту.
— Григорий Ефимович обожает говорить загадками, — ехидно произнес Непенин, с интересом разглядывая полученный трилистник. — Не хотите ли сказать, что казнокрадство и мздоимство тоже финансируется из-за рубежа?
— Этого добра у нас своего хватает, Адриан Иванович, — Распутин обломал карандаш и не спеша принялся его затачивать, достав перочинный ножик, — а вот мода демонстрировать, выставлять напоказ дурно пахнущее богатство транслируется и активно подогревается из-за границы. Отечественным казнокрадам и мошенникам западники явно и тайно намекают, что надо делать, как выглядеть, чтобы быть “своим” в их кругу. Поэтому, несмотря на резкий рост цен, в петроградских магазинах моды, у ювелиров и меховщиков — бум продаж шёлка, жемчуга, бриллиантов, мехов. То же самое наблюдается в ресторанах. Все злачные заведения забиты интендантами. Две трети счетов выписывается на имена поставщиков в действующую армию. У Фаберже заказов больше, чем в два предвоенных года. Украденное не скрывается. Им гордятся, выставляют напоказ! И сразу попадают в заложники…
— При всём уважении, вы всё-таки не совсем справедливы, — Вандам возражал чисто из вредности, для поддержания генеральского статуса, ибо не мог стерпеть, чтобы простой мужик владел искусством аналитики лучше, чем он. — Не все интенданты — грабители, и земгор делает много полезного. Я своими глазами видел доверху гружёные вагоны с их маркировкой, отправляющиеся на фронт.
— Ящики! — усмехнулся Распутин.
— Не понял, — удивился Вандам.
— Вы видели ящики с маркировкой земгора, — охотно пояснил Григорий. — Эти ловкачи вместо заводов во исполнение военных подрядов построили фабрику по производству тары и договорились с посторонними производителями упаковывать в неё продукцию. Подрядчикам выгодно — тара им поставляется бесплатно. На ящиках крупными буквами — маркировка земгора. Создаётся впечатление, что практически все фронтовые поставки осуществляет спаситель-земгор. А он попросту упаковывает и перепродаёт.
— Ловко, ничего не скажешь! — покачал головой Непенин.
— Итак, мы подошли к главному, — Распутин заточил карандаш и придвинул ближе листок, — западные, сегодня в основном американские банки, финансируют рост недовольства среди населения, сеют панику в средствах массовой информации, покрывают и поощряют коррупцию, стимулируя вывоз награбленного, предоставляя целый набор конфиденциальных банковских услуг, и одновременно подставляют своих протеже под народный гнев, как демонстративных гедонистов-расточителей…
— И всё-таки последнее не могу взять в толк, — покачал головой Непенин.
Распутин стал “закипать” от нежелания собеседников понимать очевидное.
— На первом этапе нарочитый шик и лоск “хозяев жизни” является дополнительным раздражителем для простых людей, помогает сподвигнуть их на бунт, а на втором, если бунт удастся, точечная ликвидация элитариев автоматически делает банкиров собственниками хранимых ценностей… Впрочем, у них есть тысяча и один способ экспроприации экспроприаторов.