Распутин-1917
Шрифт:
— Картинка фантасмагорическая!
— У неё даже название есть — “постапокалипсис”…
— Из разговора с вами у меня складывается ощущение, что вы — пришелец из мира, где уже произошел Армагеддон, и всеми силами пытаетесь предупредить его на этом свете.
— А для этого разве обязательно быть пришельцем? Вот вы, Алексей Ефимович, давным-давно написали: “Хуже вражды с британцами может быть только дружба с ними”. Антанты тогда не было и в помине, а ваши слова подтверждаются ежедневно по прошествию десяти лет… Вы тоже пришелец?
— Нет, я просто очень хорошо изучил британцев во время англо-бурской войны…
— Вот вы и ответили на свой вопрос…
— Вам пора воскреснуть при дворе, — сменил тему Вандам и приподнялся в кресле, упираясь взглядом в Распутина, — ваше инкогнито раскрыто, дальнейшее промедление породит ненужные слухи. К тому же…
— Вы хотите, чтобы я рассказал самодержцу всё, что узнал в Швеции?
— Это будет правильно…
— Правильно, но бесполезно, — пробормотал Распутин.
— Что, простите?
— Возможно, вы правы, но сначала хотелось бы закончить здесь. И без вашей помощи мне не справиться.
— Чем могу служить?
— Прошу вас во время моей речи внимательно следить за реакцией собравшихся. Из всех присутствующих надо выделить тех, кто относится к моим словам с наибольшим доверием, а еще лучше — с восторгом и энтузиазмом. Потом сравним результаты наших наблюдений и сделаем выводы.
— Желаете сформировать собственную гвардию?
— Нет, но что-то личное в этом, безусловно, есть. Мне нужны те, кто верит, а не соглашается. Улавливаете разницу?
— Конечно. Хотя общий смысл вашей задумки от меня ускользает. Впрочем, это не так уж и важно…
Собрание в импровизированном офицерском клубе началось ближе к полуночи.
— Когда мы утром встретились, я увидел людей, обиженных незаслуженной отставкой и мечтающих восстановить справедливость, — начал Распутин. Мгновенно смолкли смешки, гудёж и скрип стульев. — Возможно, вам казалось, что всё дело в конкретном чиновнике-штабисте. Стоит только правильно на него воздействовать, и всё можно будет исправить. Вслед за рассказом о предательстве, сановниках и военачальниках, участвующих в заговоре, к обиде присоединилось отчаяние. Оказалось, что тыловая сволочь не одна! Имя ей — легион! “Как можно кому-то верить, если верить никому нельзя? Что делать, когда вокруг Содом и Гоморра?” — читал я немой вопрос в ваших глазах. Сейчас постараюсь на него ответить. Но беседа получится долгой…
Зима располагает к длинным разговорам про жизнь. А тут еще ночь, метель за окном и люди, привыкшие к артобстрелам и свисту пуль, но весьма далекие от политических перипетий. “Если вы не интересуетесь политикой, это ещё не означает, что политика не интересуется вами». Цитата, которую почему-то любят приписывать Бисмарку, на самом деле принадлежит известному проходимцу, афинянину Периклу. Французский писатель Монталамбер чуть позже уточнил: "Вы можете не заниматься политикой, все равно политика занимается вами". Иначе говоря, “куда ж вы денетесь”! Офицеры, оценив это, пришли в клуб послушать, подумать или просто выпить, чтобы заглушить тревогу, вполне понятную живущим на вулкане и ожидающим его пробуждение. Они сидели тихо, внимали прилежно, а Распутин неторопливо продолжал.
— Каждый из вас существует одновременно в двух мало пересекающихся мирах. Как обычные штатские, вы прогуливаетесь под ручку с дамами по бульварам и набережным, общаетесь с детьми и друзьями, ничем не отличаясь от простых людей, если бы ни военная форма и выправка. Однако есть нечто скрытое от посторонних глаз. Оно начинается во владениях бога войны Марса с окончанием мирной жизни. В этом царстве всё по-другому, даже время, то еле ползёт, невыносимо растягивая секунды, то сжимает их невидимым прессом до зубовного скрежета… Не буду долго перечислять, что хорошо известно каждому фронтовику. Выделю главное отличие военной профессии от мирной. Армия — это люди, готовые по приказу умереть. Никакая другая служба не требует такого самоотречения, а военная прямо обязывает. Причём умирать полагается молодцевато, с удалью. Павшим — памятники с гордыми эпитафиями, выжившим — ордена, почёт, женское восхищение и уважение общества… Так выглядит гражданский консенсус. В идеале. Но иногда механизм ломается, и тогда военных, честно выполняющих свой солдатский долг, вдруг начинают презирать и ненавидеть… В великосветских салонах, университетских аудиториях, один за другим, как кролики из цилиндра фокусника, появляются люди с внимательным, приветливым взглядом, говорящие и пишущие на прекрасном русском языке, логично мыслящие и умело дискутирующие… “Как мне стыдно за наших военных!” — говорят они, морща нос и небрежно оттопыривая мизинец. “Какие они грубые, невоспитанные, жестокие, в отличие от…” Эти “светлоликие” могут быть правыми и левыми, монархистами и социалистами, но все объединены одной мечтой о светлом будущем, в котором не существует России. В самых радужных планах этих образованных интеллигентов нет места взрастившему их Отечеству. Именно из их числа рекрутируются предатели, заговорщики, агенты иностранных разведок и уполномоченные наднациональной закулисы. Для них русская армия — нож у горла. Они — вечные и кровные враги защитников Родины.
— А почему “вечные”?
— Потому что ни вчера на свет родились. Эти “цивилизованные прогрессисты” ещё во время Крымской войны в 1853 писали пасквили о русской армии в “Колокол” Герцену и приходили поглазеть на берег финского залива, как британские корабли обстреливают Кронштадт, шумно радуясь каждому удачному попаданию. Позже, во время русско-японской, в 1905 слали письма японскому императору, поздравляя его с победой при Цусиме и со взятием Порт-Артура.
— А сегодня они посылают поздравления Вильгельму?
— Есть честно призывающие всемерно содействовать поражению России. Но гораздо опаснее те, кто ратует за войну до победного конца, исподволь готовя полное разложение и уничтожение Отечества. Я не буду сейчас митинговать на эту тему. Вот проект приказа № 1. Он будет оглашён заговорщиками в случае удачного государственного переворота. Прочитайте внимательно, не торопясь, а потом продолжим…
— Что случилось, Алексей Ефимович? — прошептал Распутин, выйдя за двери с Вандамом, — почему вы так отчаянно жестикулировали?
— Вы мне говорили о том, что вам нужно из толпы выделить ваших поклонников, но, как мне кажется, совершенно забыли про тех, кто может прямо завтра отправиться с полученной информацией в Охранку. А такие, думаю, в зале тоже есть.
— Благодарю за трогательную заботу о моей персоне, — Григорий искренне улыбнулся встревоженному генералу, — но шила в мешке не утаишь, и глупо шифроваться, забираясь на трибуну. Не беспокойтесь. Ничего принципиально нового жандармское отделение не узнает, а репрессии, боюсь, разворачивать уже будет некогда. Прорвёмся…
Распутин с Вандамом недолго отсутствовали в импровизированном офицерском клубе, а по возвращению обнаружили не сонную обстановку вечернего собрания, а бурлящий котёл страстей в процессе перехода от убеждения к рукоприкладству.
— Да мне плевать на форму обращения. Лишь бы оно было уважительным! — горячо убеждал Балахович раскрасневшегося фон дер Лауница. — Что вас так коробит, господин поручик?
— Меня не коробит, как вы изволили выразиться, обращение, — пыхтел потомственный остзейский барон, — меня задевает и ранит смерть вековых устоев!