Распутин (др.издание)
Шрифт:
— Ну так вали…
Из-за угла школы, между тем, все осторожно выглядывали и снова боязливо прятались мужики: то были уполномоченные от деревни, которые ожидали благоприятного момента, чтобы просить на водку. Наконец момент этот, по их мнению, настал, и вот к столу подошли три более или менее заплатанных тулупа и один рваный полушубок — вечерело, и было сиверко, — из которых торчали четыре бороды: одна рыжая в виде растрепанной мочалки, другая жидкая, соломенная, клином, и две сивых, лопатой.
— Здравствуй, батюшка Кузьма Лукич… — отвесили бороды низкий поклон. —
— Здравствуйте, коли не шутите…
— Как тебя Господь милует?
— Ничего, живем, хлеб жуем… Слава Богу…
— Слава Богу лутче всего… — рассудительно сказала рыжая борода.
— Правильно… Это как есть… — раздались голоса из-за спин делегатов, где уже теснились другие полушубки и тулупы, жадными глазами оглядывавшие заставленный бутылками стол. Вокруг них теснились уже и ребята.
— Что хорошенького скажете? — спросил Кузьма Лукич.
— Где уж у нас хорошенького взять? — загалдели мужики. — Хорошенького у нас не спрашивай — одно слово: наплевать… Сам, чай, помнишь, как в песне-то поется: поживи-ка, брат, в деревне, похлебай-ка серых щей, поноси худых лаптей. Одно слово: ох да батюшки…
— Ну, Лазаря-то вы мне не больно пойте: я не жалостлив… — сказал Лука Кузьмич. — Говорите, что надобно… Зачем пожаловали?
— Сам знаешь, зачем… — загалдела толпа. — С приездом! Вишь, почет тебе оказываем… Потому мы к вам, вы к нам, по-хресьянски, по-хорошему чтобы…
— Ну еще бы тебе… — усмехнулся попечитель, заметно пьянея. — Недаром про окшинцев говорят, что зря Иуда Христа продать поторопился — окшинцы сумели бы продать его и подороже… По-хресьянски, по-хорошему… Меня вы объегоривать вздумали, черти паршивые! Вы, меня! Ах вы, сволота! Идите все к… — пустил он грязное ругательство. — Наливай, Сергей Иваныч!
— Эх, батюшка Кузьма Лукич, а ты ничем причитать-то да душу тянуть, вынул бы нам на ведерко, да и дело с концом! — с тоской воскликнула одна борода. — А мы бы за твое здоровье выпили да урубы тебе скричали… Право…
— Мы тебе под училищу-то вон сколько земли отвели… — загалдела толпа. — Валяй, строй — рази нам жалко? Захотел церкву строить — опять земли дали… Нешто мы для тебя чево жалели?
Как не затуманена была голова Кузьмы Лукича, однако такая аргументация поразила и его.
— Как — земли под училищу? — воззрился он на мужиков. — Как — земли под церкву? Да нешто для меня училища-то? Ваши же сопляки в ней учатся, дубье вы стоеросовое!..
— А тебе крест за ее дали! — смелея, загалдела толпа. — А за церкву, может, царь и еще чего даст… Ты, может, по регалиям-то скоро выше самого габернатура будешь… А стоишь за пятеркой… А не дай мы земли, чего бы ты делал?
Кузьма Лукич дико заржал. Он кашлял, плевался и опять ржал, приговаривая:
— Серега, слыхал? А? Нет, каковы, сволочи-то?.. А? — задыхаясь, повторял он и, наконец успокоившись, вынул пятишник и, швырнув его мужикам, прохрипел натужно: — Н-на, получай и провались вы все, сволочи, в тартарары… Чтобы и духу вашего тут не было… Марш!
Толпа, оживленная, довольная, кланялась, благодарила, уверяла в своей преданности по гропжисти,но Кузьма Лукич нетерпеливо крикнул:
— Сказано: пошли прочь! Живо!
— А что же ребятишкам-то на орехи? — бойко сказала какая-то борода. — Чай, твои ученики…
— На еще два целковых и к… — завязал он невероятное ругательство. — Наливай, Серега!
Мужики, галдя, пошли к Маришке Хромой, которая держала тайный шинок.
— А где твой поддужный, Петруха-то? — спросил попечитель.
— Дрыхнет, вероятно… — зло отвечал Сергей Иванович, всегда за выпивкой озлоблявшийся.
— Ну и черт с ним… Наливай… Ну-кася подвинь сюда икорку-то… Будь здоров!
Попойка продолжалась. Оба пили с остервенением и, увлеченные делом, не замечали, как опять постепенно вкруг них образовалось целое кольцо ребят в мамкиных кофтах и в тятькиных валенках. Разгоревшимися глазенками ребята смотрели на пир и напряженно слушали разговоры учителя с попечителем, хотя и не понимали в них ничего. Сергей Иванович как-то заметил их и пьяно крикнул:
— Чего рты-то разинули? Прочь!..
Ребята разбежались, но чрез некоторое время их пестрое кольцо сжало стол еще плотнее.
— Жениться, слышал, хочешь? — спросил попечитель.
— Не знаю, как еще… — осторожно отвечал тот.
— А ты вот что… Ежели желаешь, чтобы с тобой, как с порядочным человеком говорили, так ты не финти. Понял?
— Был разговор…
— Ну и что же?
— Подумаю…
— И думать нечего… Это, брат, находка… Сколько отец дает?
— Сорок…
— И бери. А потом и еще, глядишь, отвалит… — сказал попечитель. — У него деньги есть, и человек на виду. А что до того, что у невесты брюшко будто маленько припухло, так это, брат, плевое дело. Ну явится, скажем, через полгода офицерик эдакий маленький, так кому какое дело, что кума с кумом сидела? Хошь меня в крестные? Такие-то крестины закатим, что всем чертям тошно будет… Надо, брат, нахрапом брать, с козыря ходить, в морду всякого бить, тогда и будешь прав… Ведь это я тебя посватал — они мне маленько с родни приходятся, — потому знаю, что ты парень не промах… Чего ты в этой дыре гнить-то будешь?
— Ни за какие сидеть тут я не буду! Провались они все пропадом! — сумрачно отвечал учитель. — Заживо хоронить себя? Благодарим покорно…
— Ну и вали!
— И буду валить!.. — решительно сказал учитель. — Га, вон в «Окшинском голосе» на днях княжна Александра Муромская статью о народном учителе закатила: деятели, говорит, подвижники… сеятели на ниве народной… Да еще с музыкой: сейте, говорит, разумное, доброе, вечное, а вам, дескать, скажут спасибо сердечное… Сама выкуси! Ты за спасиба-то будешь работать? Нет? Ну и я нет! Какие ласковые выискались! Возьми вот да и сей, коли охота… Да мало того, что сей: огороды показательные устраивай, пишет, пчел поставь, пению ребят учи — и швец, и жнец, и в дуду игрец — и все за двадцать целковых. Нет, красавица, дураков нынче весьма малое количество осталось. Нынче и дурак хочет сыт быть, да не просто сыт, а с гарнирчиком… На-арод, говорит… Да вот я пойду офицерские шалости покрывать, а вы на мое местечко тепленькое пожалуйте, и сейте с полуумненьким за компанию, а мы на вас издали смотреть будем да посмеиваться, да слова сладкие вам приговаривать… Да нет, на мякине-то вас тоже не проведешь — грамотные!