Распутин
Шрифт:
XXVIII
В ПЕТЕРБУРГЕ
В том огромном человеческом водовороте, который назывался Петербургом, легко различались три категории людей: люди, которые работают, люди, которые делают видимость работы, и люди, которые откровенно презирают всякую работу и с величайшим одушевлением прожигают свою жизнь. Первая категория в свою очередь распадается на две новых категории: все люди работают на себя — хотя бы и прикрываясь весьма возвышенными лозунгами: России, революции, науки, человечества, интересов отечественной промышленности и прочим — но, работая на себя, одни невольно или вольно приносят пользу и России или даже всему человечеству, другие же работают только на себя, совершенно не заботясь о том, будет ли это вредно или полезно России или людям вообще. Эти четыре основных категории людей можно наблюдать везде, но процентное
Граф Михаил Михайлович Саломатин принадлежал к той категории людей, которые работают исключительно для себя, нисколько не заботясь о том, как эта его работа на себя отзовется на других: это их личное дело — если его работа им мешает, они могут бороться, защищаться, словом, делать решительно все, что им угодно. Это до него нисколько не касается… Граф всевнимательнее и внимательнее вглядывался в последнее время в русские дела и все более и более убеждался, что что-то нехорошее надвигается неудержимо и что будет вполне благоразумно принять меры, позастраховаться.И он решил продать свое последнее большое волжское имение и перевести деньги заграницу, а что дальше — видно будет.
Судьба сулила ему нечто весьма заманчивое: правительство решило верстах в тридцати от его имения провести новую железнодорожную линию на Волгу и дальше, на Сибирь, и здесь, в Петербурге, он хлопотал теперь, чтобы эта линия прошла не в тридцати верстах от его Отрадного, а по самому имению: в записке, поданной им по этому делу куда следует, он очень красноречиво доказывал, что для России это направление новой линии будет чрезвычайно выгодно. Но, несмотря на его большие связи, дело подвигалось очень медленно: люди, которые делали здесь видимость дела, были завалены такими важными и чрезвычайно выгодными для России делами по горло и проводили их в зависимости от того, насколько данное дело было выгодно так или иначе им самим.
По своей скупости граф Михаил Михайлович жил в отеле средней руки, питался очень умеренно, и прислуга отеля смотрела на него злыми глазами и хлопала дверью, чего он старался не замечать. В свободное от хождения по делу время граф много читал — его очень интересовало новое течение исторической науки в вопросе о началах христианства, и он все более и более приходил к заключению, что так называемого Иисуса как личности исторической, о которой рассказывают синоптики, не было совсем. Теперь он внимательно изучал труд W. B. Smith: Ecce Deus. [27] В обществе он бывал сравнительно мало, и отсутствие его там мало кого огорчало: он был тяжел и своей ученостью, и своей скупостью, и своей сухостью.
27
В. Б. Смит. Это Бог (лат.).
В дверь постучали.
— Войдите… — отозвался граф, отодвигая толстый том Смита, весь испещренный его пометками, в сторону.
В комнату вошла Варвара Михайловна, его сестра, бывшая окшинская губернаторша. От всей ее полной фигуры веяло победой и упоением жизнью. Глаза смотрели весело и уверенно.
— Видишь, как я аккуратна… — сказала она, снимая перчатки и усаживаясь. — Ты не можешь себе представить, как здесь, в Петербурге, не хватает теперь времени…
— Еще бы… Вы ведете такой train… [28] — отозвался граф, усмехнувшись.
— Ты как будто не одобряешь этого train? He всем же жить такими анахоретами, как ты… И вчера нигде не был?
— Ну какой же я анахорет? Как раз вчера был в балете…
— Ну что, как?
— Кшесинская интересна… — сказал граф. — Но еще интереснее показались мне те искренние аплодисменты, которыми до сих пор публика подчеркивает ее появление, как было тогда, когда она была пассией государя, то есть тогда наследника. Публика как будто хочет сказать деликатно, что… что она знает все и… одобряет… и даже немножко благодарна… Да, да, в этом очень сказывается Петербург!.. Этого, пожалуй, нигде больше не увидишь. И мне лично это нравится… именно потому, что это очень по-петербургски… А что касается до вашего train, милая, — переменил он вдруг тон, — то я положительно думаю, ВагЬе, что вы с мужем строите свое здание на песке… Может быть, использовать этого временщика в своих интересах и не вредно, но слишком афишировать свою интимность с Григорием не следовало бы. Нет ничего менее солидного, как эти временщики — недаром их так и называют! Долго это нелепое увлечение при дворе, конечно, продолжаться не может. А полетит он, не удержаться и его друзьям. Игра опасна. И потом слухи о нем становятся все скандальнее и грязнее — он решительно теряет всякую меру… В частности, очень дурно говорят о твоей протеже, этой прекрасной Ларисе, — про нее рассказывают, настоящие horreurs… [29]
28
От фр.train de vie — образ жизни.
29
Ужасы (фр.).
— Ну, это ее дело… — сказала Варвара Михайловна. — На болтовню обращать внимание не следует: Петербург без этого не может… А это что такое у тебя? Откуда? — чтобы прервать неприятный разговор, взяла она со стола большой портрет царя и царицы в костюмах XVII века. — Это с исторического бала?
— Да. Это забыл у меня князь Мирский…
— Он, кажется, совсем ударился в оппозицию?
— Что же, в наше время и на этом можно сделать карьеру… — усмехнулся граф. — Но во многом, увы, он очень прав. В частности, он рассказывал мне, что этот вот самый портрет увидел у него его волостной старшина — посмотрел, говорит, покачал головой, ухмыляется. «Чего тысмеешься?» — спрашивает его князь. «Да словно бы негоже царю так рядиться… — говорит старик. — Не махонький… Чай, есть дела и понужнее…» Эти вот маленькие неосторожности очень компрометируют не только личность монарха, но и самую идею монархии. Опыт с царскими портретами, которые развешали во всех казенках, забывать не следовало бы…
— Ты все видишь слишком черно, мой друг…
— Я не люблю обольщаться. Дела идут определенно плохо, Barbe… По всей России пошли разговоры о временщике, и разговоры большею частью весьма скандальные. А он — между прочим — говорят, опять учинил на днях невероятный дебош на вилла Рода… Да… Государственная Дума истекает словами и едва ли отдает себе ясный отчет в том, что она делает. Все эти Милюковы, Керенские, Чхеидзе и прочая компания ведут совершенно определенную игру, которая при этой странной распущенности и апатии наверху может кончиться очень плохо. Из-за Волги опять идет голод, и возможны там волнения. В черноморском флоте произведены многочисленные аресты и расстреляно больше пятидесяти матросов, а что хуже всего, ходят слухи, что и среди молодых офицеров найдены следы участия в каком-то заговоре: посмертные лавры лейтенанта Шмидта многим гардемаринам и лейтенантам не дают, кажется, спать… Вот поэтому-то и думаю я, что время принять… некоторые меры предосторожности…
— Bank of England? [30]
— Да. И я очень рекомендовал бы и тебе это очень почетное учреждение, очень!..
— Да я ничего против него не имею… — засмеялась Варвара Михайловна. — Но ты знаешь, пока наши сбережения очень не велики…
— Я очень советовал бы тебе реализовать хотя часть твоей недвижимости, а лучше все…
— Часть я не прочь. Ты мастер устраивать эти дела — вот и помоги мне…
— Охотно. А ты — мне…
30
Английский банк? (англ.).
— У старца?
— Да.
— Но ты только что говорил, что…
— Ах, милая, но надо же понимать… точнее… — несколько нетерпеливо отозвался граф. — Использовать можно и его, но связывать свою судьбу с его судьбой, очень непрочной, не следует… A bon entendeur salut!… [31]
— Хорошо, я могу переговорить с ним о железной дороге, если хочешь… — сказала Варвара Михайловна. — Но я очень советовала бы тебе поехать к нему лично — вот сейчас хотя бы, со мной. Он что-то имеет против тебя… какой-то зуб…
31
Имеющий уши да услышит! (фр.).