Распутин
Шрифт:
А вот наконец под вечер и сам Козьмодемьянск, серенький, непыратый городок на крутом берегу Волги. На пристани белые черемисы с черными ногами продают палки собственного изделия и плетеные корзинки с узором. И серая публика с любопытством смотрит на приехавших гостей. Степан Кузьмич, встреченный своими тесарями, проехал в гостиницу с грязными половыми и духовитыми коридорами и всякими знаками препинания на стенах от упорной, но бесполезной борьбы с клопами. И через час-два все, кому это было интересно и нужно, и даже те, до которых это совсем не касалось, уже знали, что приехал из Москвы Носов, тот самый, который на Ветлуге торги
Хорошо выспавшись — «Я клопов не признаю», — смеясь, говорил Степан Кузьмич — и напившись чаю, Степан Кузьмич с тесарями и одним из своих московских приказчиков, высланным вперед, на легкой лодочке поехал под Мамариху. Около плотов уже стояли только что подведенные буксиром огромные барки, в которых балки пойдут до Оки. На барках и на плотах стояла, ожидая московского промышленника, огромная толпа нанятых тесарями грузчиков — русаков, черемисов, татар, — которые, как только хозяин ступил на плот, грянули широкое, полное ура…Степан Кузьмич, польщенный, снял шляпу и раскланялся с рабочими. В ожидании щедрой дачи на водку рабочие оживлены. В толпе слышны смех, шутки и бодрое рабочее настроение.
— Ну, ребятушки, бословясь… — скомандовал Щепочкин. — Давайте при хозяине начнем… Ну-ка, с Богом…
Все сняли шапки и перекрестились.
И вот высокий заливистый тенор полился над светлою ширью могучей реки:
Иэх, ну-ка, братцы, собирайтесь, За канат крепче хватайтесь!Запевало, молодой красивый мужик в красной рубахе, стоя на борту барки над толпой, взмахнул рукой, и дружно, стройно, подмывающе подхватил огромный хор:
Эй, дубинушка, ухнем! Эй, зеленая, сама пойдет!Громадным усилием напряженных рук, схватившихся за толстые канаты, отвечает толпа, и вот огромная, осклизлая балка, как какое-то чудовище, чуть приподнимается из воды.
А идет, идет, идет! —дружно, речитативом, точно под пляс, заговорил хор, притопывая в такт ногами, -
А идет, идет, идет!Балка с звонким грохотом рухнула на дно барки.
— Есть! — весело отозвались голоса. — А ну, берись, ребята! Весели хозяйское сердце!
И снова, лаская душу, льется над рекой заливистый тенор, и так как на этот раз он определенно обещает:
Нам хозяин даст на водку! —то с особенным одушевлением подхватывает хор:
Эй, дубинушка, ухнем!И снова точно пляшет дружно сотнями ног:
А пошла, пошла, пошла! А пошла, пошла, пошла!И было приятно и радостно слушать и ощущать этот веселый труд, и было приятно порадовать рабочих щедрою дачей на водку, и было приятно смотреть, как в перерыв они пили, ели, шутили, гоготали
Товар был надо бы лучше, да некуда. Купцы, собравшиеся по традиции на ярмарку, смотрели на Степана Кузьмича с самой жгучей завистью — на их долю остались только пустяки, о которых и говорить было тошно. Степан Кузьмич был королем среди них и невольно гордился этим — своей ловкостью, своей силой теперь… Пошабашив поздно вечером, он ехал или в город, где, несмотря на все разочарования нынешней ярмарки, здорово кутили купчики-голубчики и где подавали им безграмотные половые и филе-сотэ а л-эстрагон. [40] и заграничные вина, а то иногда оставался ночевать и в Мамарихе.
40
Filet saut'e `a l'estragon — филе говядины, жаренное в масле с эстрагоном (фр).
— Не прикажете ли на ужин уху из стерлядки, Степан Кузьмич? — говорил Щепочкин. — Нам хозяйка вчерась такую савостожила, что чуть и котелок-то вместе с ухой не съели…
— А что ж? Валяй…
И хозяйка савостожит Степану Кузьмичу янтарную уху, и он наслаждается всеми порами души и тела, а мимо окон бегут в летнем сумраке созвездия проходящих мимо караванов, и ревут, встречаясь, пароходы, и слышится где-то в отдалении хор отдыхающих рабочих…
А утром, чуть только покажется солнышко из-за синих волжских далей, на барках уже снова слышится песня и ладное притоптыванье:
А идет, идет, идет! Да идет, идет, идет! —и когда звенела балка по дну барки, весело кричали голоса:
— Есть! Заходи, ребята…
И вот, когда раз подгулявшая компания купцов-лесников толкалась под вечер от нечего делать по пристаням, на самолетской пристани появилась вдруг что-то прифрантившаяся полиция. Худосочный пристав с рябым и туповатым лицом строго оглядывал публику и отдавал почтительным стражникам какие-то тихие распоряжения.
— Григорий Ефимович едут… — доверительно сказал он купцам, когда по розовой глади реки сверху задымил небольшой, но красивый казенный пароход под трехцветным флагом.
— Какой Григорий Ефимович? — спросил кто-то.
— Распутинов… — с неудовольствием пояснил тот. — Из Петербурга к себе на родину, в Сибирь, следуют…
— А вы почему знаете? — заинтересовались купцы.
— Телеграмма была от губернатора — на случай, если остановятся, чтобы встретить…
Но пароход под трехцветным флагом продымил мимо. Пристав был страшно разочарован. Публика с самыми разнообразными чувствами следила за исчезающим вдали пароходом. И у многих играли в головах грязные мысли. И кто-то хихикнул погано. И многие жгуче завидовали…
А на чисто вымытой палубе в мягком удобном кресле один лениво сидел человек в шелковой рубахе навыпуск и скучливо смотрел на прелестные, тихо сменявшие одна другую картины великой реки, и в глазах его было что-то тяжело-свинцовое, безвыходное, обреченное…