Распятая на звезде

Горюн Андрей

Еще один взрыв. И новая пулеметная очередь. Пули цвиркнули где-то рядом. Но руки, ноги целы – живой!.. Ползти, ползти вперед. Еще немного – и можно скатиться в овраг. А дальше – бежать, бежать, сколько хватит сил. Надо скорее выбраться из этого кошмара…

Молоденький паренек в кожаной тужурке, поверху перевитый крест накрест пустыми пулеметными лентами, добрался до спасительной расселины. Можно перевести дух, осмотреться и постараться сообразить, что делать дальше.

А ведь еще вчера все было так хорошо. Выгрузились из вагонов. Получили оружие и выдвинулись к реке, готовясь там

занять оборону. Юный комиссар был тогда невероятно горд тем, что его поставили командиром над десятком заводских мужиков, большинство из которых было старше него едва ли не вдвое. Его переполняло осознание собственной важности. Он шагал гордо, явно любуясь собой…

А спустя час на противоположном берегу показался белогвардейский разъезд. Конники случайно выскочили под выстрелы, а когда поняли, что нарвались на засаду, тут же повернули и ускакали восвояси. Первый бой выигран!

К ночи расставили патрули и легли спать…

А утром белые отряды Войцеховского подогнали бронепоезд и ударили из орудий. Спасения не было! Перепуганные красноармейцы бросились врассыпную. Вдогонку им застучали пулеметы. В соседних окопах еще держались – пытались отстреливаться. Но надолго ли их хватит?!

Бежать, бежать, как можно скорее… Долой пулеметные ленты – такое украшение теперь кажется совсем неуместным. Поскорее избавиться и от кожаной куртки. Наши, поди, уже все перебиты. А никто из чужих в лицо узнать не сможет… Вот так! Какой я теперь комиссар? Просто парень, случайно оказавшийся в этой мясорубке. Даже если белые схватят, то, может быть, отпустят, не расстреляют.

А звуки скоротечного боя за спиной уже стихли. Лишь из-за леса доносилась ожесточенная канонада…

Из воспоминаний Михаила Бухарина²¹:

…И вот, наконец, я дождался, когда отправится поезд. Но я ехал очень мало. На станции Есаульской я вылез, так как пропуск брал, чтобы вылезти и забрать жену, которая была у своей матери. И что же, когда я приехал на станцию Есаульскую, то уже было время 9 часов по старому времени. Я пошел в деревню к своему дяде. Подхожу к его дому и постучал в окно, тетка мне открыла дверь, я зашел, и мне стали рассказывать, что тут создается на счет меня. Я узнал от них, что меня здесь казаки давно разыскивают, что жене моей режут глаза мужем большевиком, и что ты не хорошая женщина, потому что жена большевика.

Когда я к ним зашел, то дядя мой выпивал самогонку с казаком другого поселка, который тоже и ему, и мне был сродственник. Как только я зашел в комнату и стал их расспрашивать, в чем это у них тут дело, он говорит, что мы охраняем свою деревню от банды большевиков, а сыновья наши ездят в разведку ближе к фронту. И я говорю:

– А что вам плохого сделали большевики?

– Да они все грабили нас и обирали. Ты на нас не сердись, ты человек свой, и мы тебя не боимся, хотя ты и тоже большевик, но уже теперь не быть вам у власти.

Я им сказал, что напрасно вы так скверните большевиков, что они у вас грабили и драли…

Из политической сводки Северо-Урало-Сибирского фронта красной армии²²:

15 июля 1918

г.

Секретно

После отступления от Нязепетровска, где мы потерпели неудачу в боях, в которых мы пострадали, в особенности латыши, благодаря неимению свежих резервов, настроение срди оставшихся войск подавленное. Приняты меры к восстановлению настроений красноармейцев [далее зачеркнуто: В Екатеринбурге происходит организованная эвакуация советских организаций]. Положение еще устойчиво. Штаб фронта работает и еще не думает эвакуироваться.

Глава вторая

Важное решение

Екатеринбург, июль 1918 г.

– Товарищи, вчера я вернулся из Москвы и передаю вам пламенный пролетарский привет от самого Ленина, – Голощекин победоносно обвел взглядом зал, но ожидаемой реакции не получил. Здесь собралась не разномастная толпа работяг, готовая с восторгом внимать любому хлесткому слову очередного оратора, а почти все руководство уральских большевиков.

Люди эти ценили не слова, а дела. Дела же в данный момент обстояли очень плохо. После разгрома Войцеховским красноармейских отрядов под Нязепетровском падение Екатеринбурга казалось уже неизбежным.

– Владимир Ильич принял меня очень тепло, мы беседовали с ним больше часа, – продолжил Голощекин. – Он был очень обеспокоен ситуацией, которая сложилась у нас на Урале, и потребовал, чтобы мы сделали все возможное для сохранения завоеваний революции. Действовать нужно жестко и решительно – никакой пощады врагам советской власти!

– Это понятно, – недовольно буркнул кто-то из задних рядов. Призыв к продолжению борьбы ни у кого энтузиазма не вызывал. Да и что можно было сделать, когда фронт рушился на глазах. Сладкая пора всевластия подходила к концу, нужно было думать о том, как поскорее унести свои ноги…

– А что делать с царем? – произнес кто-то один, хотя этот вопрос интересовал многих: напоследок хотелось громко «хлопнуть дверью», оставить о себе такую память, о которой долго не забудут.

– Владимир Ильич не дал мне на этот счет ясных указаний, но потребовал, чтобы Николай ни при каких обстоятельствах к белогвардейцам не попал. И если это случится, то все мы ответим сполна!

– В том, что его надо убить, никто не сомневается. Но как это сделать – казнить публично, или удавить тайно?

– Вспомните прежние революции: и французскую, и английскую, – инициативу перехватил Войков, который был единственным из собравшихся, кому довелось поучиться в университете, и от того кичившийся своею ученостью. – В первом случае короля Людовика втащили на эшафот, а во втором бывшего правителя обезглавили топором, правда потом смилостивились и голову ему обратно пришили к туловищу. Каждый раз это случалось публично, в окружении огромной толпы, которая в итоге приходила в неистовство и восторг. Все это сильно способствовало укреплению нового строя.