Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Стали подниматься по склону. Уилф поднялся первым и подал ей руку. Потом взял ее за плечи и внимательно поглядел в глаза.
— Когда-нибудь ты выйдешь замуж, будешь верной женой, родишь детей, и мне очень хочется, чтоб твой муж объяснил тебе, что такое любовь. Не привязанность, не забота, верность и поддержка в радости и печали — этому тебя учить не надо, но естественное и простое желание двоих остаться вдвоем и забыть обо всем на свете.
Она отвернулась.
— Мне не нравится, как ты говоришь.
— Ты милая и очень хорошая девушка, Глайнис, и я желаю тебе счастья. Я понимаю, что, даже если ты никогда не поймешь то, о чем я сейчас сказал, все равно будешь счастлива, потому что в тебе есть эта способность — быть счастливой.
— Ты говоришь так, будто прощаешься со мной.
— Я подал заявление об уходе. Я уезжаю.
— Это связано с тем, что ты пишешь?
— Понимаешь, я знаю одно — что я занимаюсь писаниной не зря. Какой-то талант у меня есть. Наверно, у каждой творческой личности наступает момент, когда начинаешь в себя верить, а без этого работать нельзя. Я это на себе понял. Знаю, рано или поздно добьюсь
— И для этого тебе надо уехать?
— По крайней мере, на какое-то время. Чтоб писать, мне нужно почувствовать себя свободным от семьи, друзей, вот этой обстановки. Я хочу писать об этой жизни, потому что никакой другой жизни я просто не знаю. А для этого мне сначала нужно отдалиться от нее.
— И куда ты поедешь? В Лондон?
— Нет, если я поеду в Лондон, так только после того, как приобрету имя. Чтобы меня там ждали, чтобы уже знали мои книги… Не знаю даже, куда поеду. Куда-нибудь, где меня никто не будет знать, но не очень далеко.
— А как же ты будешь жить? Надо ж чем-то питаться. И работать.
— Ну и что ж, буду работать. Но, конечно, не на такой работе, где надо вовсю стараться. «Идеальное место для молодого человека со способностями и здоровым честолюбием». Вот такая работа мне как раз не нужна.
Она пошла рядом с ним, спокойная и серьезная, плотно сжав руки в перчатках.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — проговорила она.
— Давай.
Казалось, она была в нерешительности.
— Ты, может, подумал, — сказала она наконец, — что раз мне не нравится… целоваться, ну и в общем все это, значит, и ты мне не нравишься.
— Давай дальше.
— Когда ты сегодня вдруг пришел и сказал, что надо пройтись и поговорить, я поняла, что ты хочешь сказать что-то особенное. Я поняла это по тебе.
Уилф попытался прервать ее.
— Нет, нет. Раз уж начала, закончу. Я не знала, что ты хочешь сказать, но, мне казалось, догадываюсь. И если б это было то, что я… я бы сказала «да».
Не зная, что ответить, он взял ее за руку.
— Глайнис. Дорогая.
Перед входом в дом он обнял ее, осторожно притянул к себе и слегка прижался к холодной щеке.
— А что, если б я сейчас сказал тебе, что переменил свое решение и остаюсь?
— Я сказала бы нет, потому что ты того не хочешь и потом будешь всю жизнь жалеть.
Неожиданно она поцеловала его быстро и легко в губы и высвободилась.
— Напиши, как ты там устроился, — сказала она.
— Да, — сказал он. — Да, конечно. Будь счастлива.
В поезде, в купе второго класса, девушка убрала в сторону журналы. В том возбужденном состоянии, в котором она находилась в последнее время, состоянии, достигшем своей крайней точки, когда она после мучительной нерешительности уже решила было остаться в Лондоне, а потом в последнюю минуту бросилась к поезду, в этом состоянии тривиальность и надуманные сюжеты чтива раздражали ее, а счастливые концовки звучали как насмешка над ее собственной судьбой.
Она уже попила чаю, и теперь ничего не оставалось делать, как только глядеть на унылый пейзаж шахтерского Йоркшира: бугристые поля с жухлой травой, огромные терриконы, высокие надшахтные постройки, скучные, безликие поселки, застроенные одинаковыми рядами домиков из темно — красного кирпича и унылыми серыми муниципальными домами. Делать нечего. Можно только смотреть, ничего не видя, и думать.
Она в поезде уже почти три с половиной часа, сейчас ровно полшестого. Обычно в это время она собиралась домой: закрывала машинку, говорила «пока» тем приятельницам, кому идти в другом направлении, потом шла в густой толпе вниз по Кингсвей, казалось, здесь собралось все человечество, спускалась в метро и ехала домой. Так было вчера, и она знала, что после решения, которое она заставила себя принять, это было в последний раз. Рвать нужно только так: решительно и быстро. Можно бы, конечно, подать заявление об уходе в надежде, что хватит воли продержаться нужный период. Но подавать заявление значит отвечать на вопросы о своих планах, а в Лондоне не уберечься от встреч с Флойдом. Поэтому по пути на вокзал она опустила письмо начальнику, что ее срочно вызвали из Лондона, поскольку тяжело заболела тетя. Это объяснит неожиданный отъезд, а если позже послать еще одно письмо, что обстоятельства мешают ей вернуться, то тем самым поставишь точку. Понимая, что не сможет разыграть неожиданный отъезд, она просто ушла с работы, бросив обычное «пока». Конечно, хорошо было бы спокойно попрощаться на работе с двумя — тремя девушками, но в общем по — настоящему она ни с кем не дружила. А Ивлин, своей единственной лондонской подруге, она сегодня же напишет, попробует все объяснить и, главное, уговорит никоим образом не навести Флойда на след.
Примерно в шесть тридцать позвонит Флойд, и между ним и миссис Малвени состоится примерно такой разговор:
«Уехала? Что значит „уехала“?»
«Сегодня утром упаковала вещи и уехала. Сказала, что отправилась к больной тетке, а видно, там дело долгое».
«Но не могла ж она просто так уехать и не оставить записки!»
«Коли заплатила за месяц вперед, то она вольна уезжать, когда заблагорассудится».
«Может, она оставила письмо или просила что-нибудь передать?»
«Нет, ничего не просила передать».
«А куда же ей писать?»
«Я ничего не знаю. Видно, она договорилась на почте».
«Ну а где живет эта тетка?»
«Она не сказала. Только не в Лондоне. Где-то за городом». (В представлении миссис Малвени все, что за пределами Лондона, просто не существует, если б Маргарет и упомянула название города, та все равно б не запомнила.)
Флойд…
Но ее Флойд был реальным человеком. Ее Флойд…
Ехать оставалось еще полчаса. Она вынула блокнот и начала писать:
«Дорогая Ивлин, пишу тебе в поезде и поскольку не знаю, где буду жить в ближайшем будущем, пока не даю обратный адрес. На старую квартиру не пиши: я оттуда съехала. Я ушла с работы. Просто взяла и ушла, не подав заявление и никого не предупредив. Не смогла повидаться с тобой, знала, ты в отъезде, а когда решила бежать, нужно было действовать очень быстро.
Если б я надеялась скрыть от тебя причины своего бегства из Лондона, то не стала б тебе писать. Что ходить вокруг да около: я бегу от Флойда.
Ты его видела всего два раза, но знаешь, что я полгода встречалась с ним. Никогда не говорила тебе, что люблю его, но ты, наверное, и так поняла.
Я отдалась своему чувству, хотя и сознавала, что делаю. Мне казалось, всю жизнь я ждала этого часа. Наверное, от женщины чаще исходит стремление к постоянству, но я намеренно избегала разговоров на эту тему с Флойдом. Как будто даже боялась накликать беду. Я знала, когда-то в туманном и отдаленном будущем ему придется уехать на родину. Но к тому времени что-нибудь да решится. Я не знала одного: все уже было за меня решено с самого начала, у нас и не могло быть никакого будущего. И вот это невыносимо. И еще обман.
Все произошло предельно просто. Флойд уезжал по делу и отдал мне ключ от своей квартиры, чтоб я могла послушать пластинки. Я и раньше у него бывала, правда, никогда не оставалась одна. А тут бродила по комнатам, с упоением представляла себе его жизнь, и на всем, буквально на всем видела печать его личности — на одежде, книгах, даже на посуде и зубной щетке. Я так любила его, что буквально хотела стать им, хотела с помощью его вещей представить себе, что это значит — быть Флойдом.
На камине, за статуэткой, лежало письмо. Оставить его там — с его стороны большая небрежность. Когда обманываешь, надо каждую минуту быть настороже, если не хочешь, чтоб раскрылся обман. На письме была американская марка, и я поняла, что это не деловое письмо, раз адрес написан от руки. Я не имела права трогать письмо. Выпускница школы Эмхерст не должна поступать так. Но меня сжигало желанье буквально влезть в его шкуру, и каждый предмет, принадлежащий ему, обострял это мое ощущение. И вот передо мной лежит письмо, наверное, от его друга. Искушение слишком велико, и все наставления мисс Маккензи развеялись как дым.
Я открыла конверт, и из него выпала фотография женщины и двух мальчиков. Письмо было от жены Флойда, а на фотографии она и два его сына. Спокойное письмо от спокойной и счастливой женщины. Все они думают о Флойде. После того, как он последний раз приезжал домой четыре месяца назад, очень скучают по нему и ждут не дождутся следующего приезда. Очень хотят, чтоб работа в Англии поскорее закончилась, и он насовсем вернулся домой.
Не стану описывать, что я пережила, просто не могу выразить словами. Поняла: нужно как можно скорее уехать. Не хочу глядеть, как он будет изворачиваться, объясняться, извиняться. Прежнего Флойда уже нет, да и существовал он, наверное, только в моем воображении, а нового Флойда я вынести не смогу.
Сегодня сниму самый лучший номер в гостинице, к черту цены. А завтра найду постоянную конуру и начну думать о работе.
„Но почему ты поехала именно туда? — наверное, подумаешь ты, когда увидишь почтовый штемпель. — Неужели нет других городов?“
Ну что ж, это единственный город, помимо Эмхерста, который я вообще знаю, а ехать опять в Эмхерст что-то пока не хочется. Здесь я очень давно не была и, наверное, ничего не узнаю, но здесь я родилась, и у меня есть чувство, что если я смогу прийти в себя здесь, значит, когда-то смогу примириться с жизнью.
Судя по всему, мы уже подъезжаем, так что заканчиваю. Я напишу миссис Малвени, что ты приедешь и заберешь мои вещи. Пожалуйста, съезди к ней. Там остался проигрыватель, несколько пластинок и кое — какие книги. Возьми их себе…»