Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
За две недели до отъезда новый архитектор звонит нам и спрашивает Макса, которого в тот момент нет дома. Голос У него явно расстроенный. Спрашиваю, не смогу ли я помочь. Он говорит:
– Я сейчас в агентстве Кука, пытаюсь зарезервировать билет в спальный вагон, а мне говорят, что того места, которое назвал мне Макс, не существует.
Я его успокаиваю:
– Они всегда так говорят. В те места, где мы копаем, обычно никто не ездит, поэтому, естественно, в агентстве о них никогда не слышали.
– Они говорят, что мне надо в Мосул.
– Ничего подобного. – Вдруг меня осенило:
– А как вы им назвали место назначения:
– Камышлы. Разве оно не так называется?
– Все верно, но станция называется Нусайбин, это на турецкой границе, причем с турецкой стороны. А Камышлы – город сирийский.
– А-а, понятно. А Макс не говорил, что я должен еще взять с собой?
– Да нет, пожалуй. Вы захватили достаточно карандашей?
– Карандашей? – Он удивлен. – Конечно, карандашей у меня достаточно.
– Вам понадобится много карандашей, – уверяю его я.
Не уловив зловещего смысла этого предостережения, он кладет трубку.
До Стамбула я доехала без происшествий, и весь мой солидный запас обуви благополучно миновал турецкую таможню. В Хайдар-Паше я обнаруживаю, что мне придется делить купе с необъятных размеров турецкой матроной.
Она уже пристроила вокруг себя шесть чемоданов, две корзины странной формы, несколько сумок, а также кучу свертков с провизией. После того, как я добавила к этому багажу два своих чемодана и шляпную картонку, в нашем купе практически некуда поставить ноги.
Провожает мою увесистую попутчицу дама очень худенькая и бойкая. Она обращается ко мне по-французски, и мы оживленно болтаем. Ведь я еду в Алеппо? Ах, ее кузина едет не так далеко. Говорю ли я по-немецки? Ах, какая жалость, что нет. Ее кузина немного знает немецкий. А по-турецки я говорю? Тоже нет? Какое невезенье! Ее кузина не говорит по-французски. Но что же нам делать? Как мы будем с нею общаться? Да, соглашаюсь я, похоже, нам не придется общаться.
– Ужасно досадно, – продолжает сетовать бойкая кузина. – Ведь так приятно пообщаться. Ладно, давайте быстренько расскажем, что успеем. Вы замужем?
Я признаюсь, что замужем.
– А дети? У вас, наверное, много детей. У моей кузины только четверо, но зато трое – мальчики! – говорит она с гордостью.
Я чувствую, что должна поддержать честь английской семьи. Меня просто не поймут, если я признаюсь, что у меня только одна дочь, и я бессовестным образом прибавляю себе двух несуществующих сыновей.
– Превосходно! – Кузина сияет. – А сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было целых пять – два в три месяца, два в пять месяцев, один мертворожденный младенец, семимесячный!..
Пока она прилежно перечисляет, я размышляю, не придумать ли выкидыш и мне, чтобы возбудить в собеседнице еще более дружеские чувства, но тут, на мое счастье, локомотив дает свисток, и бойкая кузина, промчавшись по коридору, спрыгивает на перрон.
– Все остальное вам придется объяснять жестами! – кричит она мне на прощанье.
Перспектива пугающая, но все утряслось: мы вежливо киваем и улыбаемся друг другу. Этого оказывается вполне достаточно. Моя спутница щедро угощает меня то тем, то другим из своих припасов провианта, щедро приправленных пряностями. В ответ я, как человек воспитанный, приношу ей из ресторана яблоко. Когда из корзин извлечены все пакеты с провизией, места в купе стало еще меньше, а запахи пищи и мускуса страшно меня угнетают.
С наступлением
Наутро изумлению турчанки нет границ: как окно могло оказаться открытым, ведь она его проверила вечером? Она дает мне жестами понять, что она не виновата, а я, в свою очередь, уверяю, что ни в чем ее не виню – дескать, окна иногда открываются сами собой.
Мы подъезжаем к станции, где моей соседке выходить, она прощается со мной необыкновенно сердечно. Мы опять улыбаемся друг другу и выразительно качаем головой: дескать, очень жаль, что нам не удалось хорошенько познакомиться.
Во время ленча я оказываюсь за столом с милой старушкой, она американка. Задумчиво глядя на женщин, работающих на полях, мимо которых мы проезжаем, она вдруг изрекает:
– Бедные созданья! Интересно, они ощущают себя свободными или нет?
– Свободными? – Я озадачена.
– Ну да, свободными. Ведь они могут не носить больше паранджу. Мустафа Кемаль [53] покончил с этим. Они теперь свободны!
Я с сомнением гляжу на работающих турчанок. Что-то непохоже, что в их жизни произошли какие-то изменения.
53
Мустафа Кемаль Ататюрк (1881—1938) – руководитель национально-освободительной революции в Турции (1923—1938).
Дни напролет они гнут спину на полях, и, по-моему, они отродясь не носили паранджу, для них это роскошь. Впрочем, я не спорю. Это бесполезно.
Американка зовет официанта и требует стакан горячей воды.
– Je vais Prendre, – объясняет она, – des remedes [54] .
Официант в недоумении.
– Кофе или чай? – спрашивает он.
Довольно долго мы втолковываем ему, что нужна просто горячая вода!
– Не примете ли со мной соли? [55] – спрашивает она меня таким тоном, как будто угощает коктейлем.
54
Мне нужно принять лекарство (фр.)
55
Имеется в виду антонистая соль – сильное слабительное.
Я благодарю и объясняю, что в этой соли не нуждаюсь.
– Но это же очень полезно, – настаивает старушка.
Я с трудом уклоняюсь от подобного насилия над моим организмом. Возвращаясь в свое купе, я вспоминаю старого Абд эс-Салама – как-то поведут себя его кишки в предстоящем сезоне?
В Алеппо мое путешествие временно прерывается – Макс велел мне здесь кое-что купить. До следующего поезда в Нусайбин целые сутки, и я соглашаюсь примкнуть к экскурсии в Калат-Симан. Со мной вместе едут некий горный инженер и почти глухой священник. Святой отец, неизвестно с чего, решил, что горный инженер, которого я впервые вижу, – мой муж.