Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
С той минуты слово «Кочка» и стало его вторым именем, и, пожалуй, основным.
Мне предстоит увидеть еще кое-что из новых приобретений, Например, подержанный «ситроен», который полковник окрестил «Пуалю». Автомобиль оказался с характером, и характер свой почему-то демонстрирует именно полковнику, упорно не желая заводиться или притворяясь неисправным в каком-нибудь совсем неподходящем месте.
В один прекрасный день меня осенило: полковник во всем виноват сам!
– Как это я сам виноват? – Он крайне изумлен моей идеей.
– Не надо было называть его «Пуалю». Раз уж наш грузовик начинал свою карьеру под гордым именем «Куин Мэри», то и «ситроен» следовало наречь по меньшей мере «Императрицей Жозефиной». И не было
Однако полковник, как истый педант, говорит, что теперь слишком поздно что-нибудь менять. «Пуалю» есть «Пуалю» и пусть ведет себя как положено. Я искоса наблюдаю за «Пуалю», – по-моему, он глянул на полковника как-то ухарски Он наверняка не считает, что худшее преступление для служаки – это неподчинение начальству.
А вот и бригадиры – пришли поздороваться со мной.
Яхья еще больше напоминает большую добродушную собаку. Алави – все такой же красавец. Старый Абд эс-Салам, как всегда, очень разговорчив. Спрашиваю, как его запор.
Макс отвечает, что каждый вечер эта проблема всесторонне обсуждается.
Мы идем в «коллекторскую». Первые десять дней увенчались находкой почти сотни глиняных табличек. Так что вся экспедиция просто ликует. На следующей неделе мы начинаем копать телли Брак и Шагар.
Вернувшись в наш чудесный новый дом, я чувствую, будто никогда его не покидала, но сразу замечаю, что благодаря рвению полковника вид у комнат гораздо более аккуратный Однако не могу не поведать печальную историю с сыром «камамбер».
Макс купил в Алеппо целых шесть головок, ему внушили, будто сыр этот хранится не хуже знаменитых твердых сыров. Одну головку съели до моего прибытия, а остальные пять полковник, наводя порядок, спрятал в глубине буфета. И вскоре, погребенные под грудой каких-то бумаг, сигарет, рахат-лукума и прочего, они канули в небытие, невидимые, но, прямо скажем, отнюдь не выдохшиеся Две недели спустя мы все уже подозрительно принюхиваемся, высказывая самые жуткие предположения.
«Если бы я не знал, что в нашем доме нет канализации…» – говорит Макс.
«А ближайший газопровод в двухстах милях от нас…»
«По-моему, дохлая мышь…»
«Тогда уж по меньшей мере крыса!»
Жизнь стала невыносимой, все были заняты исключительно поисками разложившейся крысы. И в конце концов наткнулись в буфете на клейкую пахучую массу, некогда бывшую пятью головками «камамбера». На полковника устремлены негодующие взгляды; жуткие останки Мансуру ведено предать земле – как можно дальше от дома. Макс с чувством объясняет полковнику; данный инцидент подтверждает то, что он, Макс, всегда знал – сама идея рассовывать все по полочкам в корне порочна. Полковник возражает: в принципе, идея убрать сыр на место была хороша, но что поделаешь, если рассеянные археологи не помнят, что в доме есть «камамбер». Я тоже подключилась к дискуссии: глупо было закупать созревший «камамбер» в таком количестве и рассчитывать на то, что он сохранится весь сезон. А зачем вообще было покупать «камамбер», ему лично он никогда не нравился, ввернул Кочка.
Мансур уносит сырные останки и покорно зарывает их в землю. Однако он озадачен, что случается довольно часто.
Вероятно, хвадже нравится эта еда, раз он платит за нее такие деньги. Но тогда зачем ее выбрасывать теперь, когда ее достоинства сделались еще более очевидными? Одно слово – пути хозяев неисповедимы!
На Хабуре взаимоотношения слуг и хозяев в принципе не такие, как в Англии. Здесь у слуг трудности с хозяевами, а не у хозяев со слугами. Наши европейские причуды и капризы местному населению кажутся дикими и лишенными всякой логики. Взять хотя бы эти тряпочки с вышитыми краями – разницы между ними, считай, никакой, а назначение у каждой свое. Зачем такие сложности? Мансур не может понять, почему, когда он протирает радиатор автомобиля чайной салфеткой с голубой каймой, разъяренная хатун выбегает из дома и ругается.
Ведь эта тряпица отлично удаляет грязь. И зачем так сердиться, если вымытую после завтрака посуду вытирают простыней?
«Но я ведь не брал чистую простыню, – оправдывается Мансур. – Это же грязная!»
Но этим своим откровением вызывает еще большее недовольство.
Еще одно тяжкое испытание для наших слуг: накрыть стол к чаю или к обеду. Я несколько раз наблюдала в приоткрытую дверь за Мансуром. Прежде чем постелить скатерть, он с серьезнейшей миной вертит ее и так и этак, всякий раз отступая назад и окидывая стол критическим взором. Наконец оптимальный вариант найден скатерть лежит поперек стола, изящно свешиваясь на пол, в то время как с двух узких сторон видны края дощатой столешницы. Одобрительно кивнув, Мансур заглядывает в потрепанную посудную корзинку, купленную по дешевке в Бейруте, – в ней хранятся разрозненные остатки столовых приборов. И тут его чело перерезает морщина. Вот она, главная проблема! Очень старательно, изнемогая от непомерного умственного напряжения, он кладет на каждую чашку с блюдцем по вилке, а слева от каждой тарелки добавляет по ножу. Потом снова делает шаг назад и, склонив голову набок, долго обозревает плоды своего труда, печально качая головой и вздыхая. Он чувствует, что сделал что-то не то. И чует его сердце, что до самого конца сезона не овладеть ему премудростью, скрытой в комбинации ножа, вилки и ложки. Когда к чаю он подает одну вилку, мы почему-то всегда требуем нож – а что, скажите на милость, можно резать за чаем?
С глубоким вздохом Мансур продолжает свои нелегкие хлопоты. Сегодня он твердо намерен всем угодить. Он снова смотрит на стол и кладет по две вилки справа от каждой тарелки, а в оставшихся свободными местах помещает где ложку, где нож. Тяжело дыша, расставляет тарелки, потом яростно сдувает с них невидимую пыль. И вот, чуть пошатываясь от напряжения, он отправляется на кухню доложить повару, что стол накрыт и можно доставать омлет из духовки, где он стоит добрых двадцать минут и успел засохнуть – но зато не остыл. За нами посылают поваренка Ферида. Он входит в гостиную с таким испуганным видом, будто произошла мировая катастрофа. Узнав, что всего лишь готов обед, мы облегченно вздыхаем.
Сегодня вечером Димитрий показывает высокий класс.
Мы начинаем с закуски, как в заправских ресторанах: яйца под майонезом, сардины, холодная фасоль и анчоусы.
Затем приступаем к фирменному блюду Димитрия – бараньей лопатке, фаршированной рисом, специями и изюмом.
Во всем этом некая тайна. Сначала приходится разрезать многочисленные нитки, после чего доступ к рису с изюмом открыт, но мяса что-то не видно. Лишь под конец, дойдя до костей, мы обнаруживаем собственно баранину. На сладкое у нас консервированный компот из груш (Димитрию категорически запрещено готовить десерт; единственное сладкое блюдо, которое он умеет готовить, заварной крем со жженым сахаром, все мы терпеть не можем). Когда компот съеден, полковник торжественно объявляет, что он научил повара готовить одну пикантную закуску. Мы заинтригованы. Нам приносят тарелочки с ломтем арабской лепешки, обжаренной в жире, с еле ощутимым привкусом сыра. Мы откровенно заявляем полковнику, что ожидали большего.
На стол подается рахат-лукум, прекрасные фрукты из Дамаска, и тут является шейх с вечерним визитом вежливости. Наши раскопки в Шагар-Базаре мгновенно изменили его финансовое положение – из безнадежного банкрота он может в любую минуту превратиться в человека, на которого посыпался золотой дождь. В связи с этим, как сообщили нам бригадиры, он нашел себе очередную жену – на сей раз из племени езидов, и по уши влез в долги – теперь все дают ему неограниченные кредиты. Настроение у шейха превосходное. Как всегда, он вооружен до зубов Небрежно сорвав с плеча винтовку, он ставит ее в угол и тут же демонстрирует нам достоинства только что купленного автоматического пистолета.