Расскажи мне про Данко

Терехов Николай Фёдорович

Около школы встретился Волька Кальянов.

— Ты когда придешь доделывать мандолину? — спросил Володю.

— Сейчас, домой схожу и приду, — пообещал Володя и сообщил: — С техникумом шабаш.

— Бросил?

— Угу.

— А вдруг не примут в училище?

— Примут. Я уже был у военного комиссара.

— Может, по здоровью…

— Примут. Я ничем не болею.

С разговорами шли медленно. Пока дошли до дома, Лиза вышла навстречу. Остановилась у дверей, улыбается.

— Мама согласна, — сказала она.

— Врешь.

— Честное

комсомольское.

— Как тебе удалось уговорить?

— А я и не уговаривала. Сказала ей, что лучше тебе пойти в танковое.

— А она?

— А она и говорит: чему быть, того не миновать.

Он рванул калитку и бегом через двор, на крыльцо. Схватил мать на руки и закружил, как маленького ребенка.

— Спасибо, мама.

Радовался Волька Кальянов, радовалась тетка Настя, Волькина мать. Подумать только, кувайский парень на командира Красной Армии поедет учиться!

…В сарае погромыхивают ребята, Володя зачищает наждачной шкуркой еловую деку для мандолины. Волька варит столярный клей.

Клей пахнет тошнотворно. В лучах солнца, пробивающихся через крышу сарая, играя, нежится синий дымок. Володя поднял над собой деку. Луч уперся с верхней стороны, высветил, будто восковые, прожилки древесины.

— Наверное, хватит? — спросил Вольку.

Волька подражал столяру Мосейчеву: постукал ногтем по деке, послушал, как она звенит, и деловито сказал:

— Малость еще нужно пошкурить.

Около калитки говор. Пришла еще одна Настя. Соседка, Настя Федина. Говорит — не поймешь: то ли радуется, то ли нет за будущего танкиста.

— Неужто правда Володька уезжает?

— Уезжает, — сказала мать.

— Куда?

— В бронетанковое, — вмешалась в разговор Настя Кальянова. Ей не нравились вздыхания Фединой.

— Ах ты, господи. Да как же ты решилась, Катерина?

— Так и решилась, — вздохнула мать. — Вырос. Что ему за юбку держаться?

— На всю жизнь уедет, поди.

— Плохо ли. Они, военные, при деньгах всегда, чистые, одетые, обутые. А он башковитый, далеко пойдет.

— Пойдет. Что и говорить. — Федина вспомнила, как Володя Хазов учил их грамоте. — Ах ты, господи. А мы так к нему привыкли. Придет, бывало, к нам, грамоте учить, да так способно учит. На что я неспособная, а и то понимаю.

Настя Федина ушла. Волька выглянул из сарая.

— Сейчас Федины девки разнесут новость по всему Куваю: Хазов танкистом будет. А ты сам ничего не знаешь.

— А чего знать-то. Поеду и все. Пойду к начальнику училища. Возьмет. Сын бедняка. Обязательно возьмет… Ну, наверное, хватит?

Волька снова постучал ногтем по деке, послушал.

— Какой ты быстрый.

— Еще шкурить?

— Еще. Чего спешить-то?

— Не терпится поиграть.

— Поиграть. Ты и в танковом спешить будешь?

— Буду.

— Ну, тут тебе не танк, а музыкальный инструмент, дело очень тонкое.

Володя снова принялся чистить,

завидуя Волькиной выдержке. Волька терпеливый. За что ни возьмется, не поспешит, делает все тонко и точно, будто машина. Надо бросить дело — оставит и уйдет. Вот и сейчас:

— Все, пошли на Кувайку.

— Давай уж доделаем, — взмолился Володя.

— Успеется.

— Да всего осталось-то лишь посадить на клей деку.

— Потом.

Волька неумолим. По дороге на Кувайку посоветовал:

— Ты сначала съездил бы в Ульяновск. Может, плохо в этом училище.

— Хорошо. Я теперь точно знаю.

Я скоро приеду

О том, что ждет его впереди, он еще не знал. Никаких предчувствий не испытывал, никаких тревог. На Чувашскую гору пришел не проститься, а повстречаться с родным краем — давно ведь не был. А он, родной край, как на ладони, раскинулся на десятки верст. Вот он, смотри, вспоминай. И вспомнилось. Хотя и мало прожито.

Спускались с горы. Он спросил сестру.

— Приедешь к нам на выпускной вечер?

— Приеду, — пообещала она.

— Обязательно расскажешь про Данко.

— Расскажу.

…Он был уверен, что скоро приедет снова в Кувай. Потому отрывался от матери с душевной легкостью, даже с радостью.

— Давай договоримся, мама, что ты не будешь плакать, — просил он.

— Да я и не плачу, — говорила она, вытирая слезы.

Крепилась. Но как сдержаться ей, как успокоить, обмануть сердце, которое чувствовало, что прощается с сыном навсегда? Слезы сами лились.

— Я же скоро приеду! — обещал он. — Не расстраивайся, мама. Мне в части сразу дадут отпуск.

Ко двору подъехал Михаил. На совесть выбрал брат лошадей. Вороные, сытые, бока лоснятся.

— Ну, поехали.

— Поехали.

Вскочил на пролетку, рессоры покачнулись. Лошади заплясали. Глянул на мать.

— Я скоро приеду!

Вороные рванули с места.

По дороге встретился Волька. Попрощались мимоходом.

— Ну, будь! — крикнул другу. — С мандолиной не затягивай. Чтобы к приезду была готова!

— Ладно. Смастерю.

Дигиль стоял у лесопилки, увидел, замахал руками.

— Останови, — попросил Володя брата.

Дигиль подбежал, сразу и поздоровался и попрощался. И тут же спросил:

— Хочешь интересный фокус покажу?

— В другой раз. Ладно?

— Договорились.

Серая дорога потянулась в гору. Кони шли легко. На перевале, за которым вот сейчас скроется село, Михаил натянул вожжи. Кони стали, всхрапывая, косили глазами назад.

— Есть такое поверье, — сказал Михаил. — Если хочешь вернуться, в дороге обязательно оглянись на свой дом.