Расскажи мне сказку на ночь, детка
Шрифт:
Я непривычно злюсь. Не нравятся мне двуличные люди, а тем более гоблины, которые занимают мое место. Достаю ноутбук, чтобы подключить к проектору, и соображаю, что стою посреди аудитории в пуховике. Сбрасываю его на рюкзак, откашливаюсь и озвучиваю тему: «Внутренние механизмы эффективного перехода из подросткового периода в период зрелости».
Начинаю говорить, пытаясь поймать взгляд Мэнди, но она таращится на Осборна, как и остальные. Приходится смотреть на куратора, хотя от этого я немного робею. У меня к нему платоническая любовь. Мистер Килмор – пример настоящего
Я уверена в себе, меня распирает от эмоций. Объясняю, что исследую механизмы, которые помогут подростку преодолеть кризис сознания. В переходный период отношения с родителями портятся, возникает проблема ранней беременности, неоправданной жестокости… А все почему? Потому что подросток позволяет своему животному началу доминировать. Вместо того чтобы развивать душу и разум, он слепо идет за инстинктами, которые давно перестали быть полезными.
С пеной у рта рассуждаю о том, каким должен быть грамотный пубертатный период, чтобы получить максимум знаний и чувств – и повзрослеть, а не свихнуться.
Как обычно, никто не слушает, даже Аманда смотрит сквозь меня, чисто по-дружески поддерживая. Она растягивает жвачку и думает о своем. От этого сильнее мое удивление, когда замечаю, что Осборн внимательно следит за мной, даже записывает что-то и, хмуро сведя брови, притворяется умным.
Сбиваюсь с мысли, но потом смотрю на слайд, чтобы вспомнить, о чем это я там говорю, и подвожу итог.
– Моя теория проста: животная сущность для выживания уже не важна, она даже мешает. Но и одного лишь голого интеллекта тоже недостаточно. Именно душа задает импульс эволюционного витка, а разум следует за ним, исполняет, находит решения. Кхм… В период полового созревания легко поддаться базовым инстинктам на фоне гормональных перемен. Не сбиться с пути помогает как раз таки вектор, заданный душой. Эм-м…
Осборн все так же внимательно слушает. Я достаю бутылку воды из сумки и жадно пью, прежде чем закончить с воодушевлением:
– Поэтому, чтобы не деградировать, а эволюционировать, нужно полагаться на зов души, учиться его слышать. Чем раньше подросток начинает осознавать мир и себя в мире, тем больше у него шансов пойти по правильному вектору развития, избежав фатальных ошибок. Спасибо за внимание.
Осборн лениво поднимает руку.
– Я не понял, – говорит он с плохо скрытой иронией. – Как же я выйду из пубертата без комплексов, если ты запрещаешь мне заниматься сексом? По-моему, именно от этого запрета и появляются комплексы.
Раздаются смешки. Куратор навострил уши. А я в шоке. Весь мой доклад Осборн каким-то непостижимым образом свел к сексу. Мне хочется повестись на его подзуживание и сказать: «Ты из пубертата никогда не выйдешь». Но я сдерживаюсь и сухо поясняю:
– Базовые инстинкты – это же не только про секс. Там и власть, и самосохранение…
– Я спросил о сексе, – перебивает Осборн. – Ты ввела на него запрет. Я пытаюсь понять, как мне жить теперь.
– Ничего я не запрещаю! Говорю лишь, что… физический… акт не должен
– Продолжением чего?
– Л-любви.
– А-а, то есть ты против именно беспорядочного секса?
– Э-э… да.
– Тогда это не социология, а девичьи грезы. Тебе повезло, раз тебя не ломало. Некоторых людей реально наизнанку выворачивает в период гормонального взрыва. И что прикажешь делать, если любви рядом нет? Погибать? – ехидничает Осборн, и Джерри, с которым я в детском саду играла салочки и делилась завтраками, довольно поддакивает. Что-о?
– Жизнь – это усилие, а не потакание слабостям, – протестую.
– Да, но без животной сущности у жизни не останется вкуса.
– А без души не останется смысла.
Осборн тяжко вздыхает. Одногруппники с интересом следят за нашей перепалкой, хотя даже не слушали доклад. Меня колотит от возмущения, и хочется ощутить тот самый вкус жизни, запустив чем-нибудь тяжелым в соседа.
– Все с тобой ясно, – скучающе произносит он. – Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. У тебя нет опыта, чтобы делать выводы, поэтому ты так легко осуждаешь тех, кто сдается своим слабостям.
– Не осуждаю, а пытаюсь помочь!
– Значит, все же осуждаешь, считаешь их недостойными, обездоленными, несчастными. Хуже себя.
Я стою с открытым ртом, меня уже знобит. Он же специально издевается, искажает мои слова. Я не шовинистка и не лицемерка… Но если начну оправдываться, то Осборн явно перекрутит смысл и назовет меня Таносом[1]. Поэтому перехожу в нападение.
– А ты, значит, выбираешь не прогресс, а бессмысленные удовольствия?
– Всё лучше, чем иллюзии и пресность. – Он откидывается на спинку кресла, скрещивает руки на груди, и я замечаю, что не настолько он и тощий, как вчера показалось. Он вообще человек-хамелеон.
Мне нужно ответить, но я в растерянности. Никто обычно не спорит со мной на занятиях.
– Почему же пресность. Меня все устраивает! А личный опыт мне для выводов не нужен, хватит наблюдений.
– Тогда это цирк, а не наука, – говорит Осборн, и Джерри смеется. Надо мной смеется! Предатель.
– Что плохого в том, чтобы наблюдать?! – отбиваюсь от нападок.
– Даже не знаю, как тебе объяснить, – ухмыляется сосед.
– Не знаешь, потому что ума не хватает, – срываюсь на оскорбление, в ужасе от себя.
Куратор кашляет, чтобы я не хамила, но мне хочется закричать, что Осборн – двуличный гад! Сидит здесь и прикидывается зайчиком, и все к нему сразу прониклись симпатией. Манипулятор!
Соседа мои слова явно задели. Он медленно поднимается и подходит ко мне. Останавливается в шаге, прячет руки в передних карманах джинсов и, прожигая презрительным взглядом ярко-голубых глаз, изучает мое лицо. И в итоге морщится, будто у меня трупные пятна на лбу.
Вот нахал!
– Прости, не подскажешь, а что такое… как ты там ее назвала… ах, да, душа? – бьет он сразу по больному месту, потому что науке это, в общем-то, до конца не известно, нет единого мнения.