Рассказы геолога
Шрифт:
Картошка и томаты! И баня, деревенская, с паром… Настоящий праздник!
Подошла хозяйка. Она принесла замороженную нельму, на строганину, и сказала, что баня поспеет минут через десять. Донилин уже вертел в руках бутылку, но Нюкжин твердо распорядился:
– После бани!
– Ясно, что после, – Донилин таращил наивные глаза, но на губах Кеши появилась веселая улыбка.
– Чего лыбишься? – накинулся на него Степан. Сердился он, конечно, не на Кочемасова.
Виталий уже стоял со свертком чистого белья подмышкой.
– И то верно, – как ни в чем ни бывало сказал Кеша. – Выгребайте уголья, а я сейчас, тут в сарайчике венички березовые…
…Красные, распаренные, они сидели за столом. От вареной картошки поднимался пар. В миске истекали соком красные томаты. На широкой дощечке лежала нельма, нарубленная топором на большие куски. Топорщились открытыми крышками консервные банки. Кеша нарезал хлеб, свежий, мягкий, аппетитный.
Степан натренированным жестом отковырнул пробку и потянулся к Нюкжину, но тот отвел руку с бутылкой.
– Мне не надо.
– Обижаешь, начальник…
– Нет, Степан. Я к тебе всей душой. Пойми меня правильно.
– Я тоже воздержусь, – неожиданно сказал Кеша, хотя минутой раньше был непрочь разделить компанию с Донилиным.
– Во, дают!.. – удивился Степан и повернулся к Виталию. Но и тот прикрыл свой стакан.
– А ты? Не за рулем же?!.
– Я не буду.
– Славяне! Посмотрите на него! – сказал Донилин в крайнем изумлении, словно Виталий был единственный, кто отказывался. – Ты, часом, не угорел в бане?
– Не угорел! – резко ответил Мерипов.
Нюкжин смотрел на него в упор. Он понимал, что сейчас не время и не место. Но то, что сказал ему Виталий холодными мурашками поднималось из глубины, просилось наружу.
Но его внимание отвлек Донилин.
– Что ж! Как говорится, один за всех…
И глядя, как он наполняет стакан до краев, Нюкжин подумал: нет, не остановить Степана!
А Донилин понял его взгляд по-своему.
– Как при коммунизме, – усмехнулся он. – Каждому по потребности.
– Это только часть формулы, – сказал Нюкжин.
– Знаю, – кивнул Долинин. – Другая часть: от каждого по способности. А мы что, разве не по способности?
– Да! – сказал Нюкжин. – Но и это еще не все.
– Что же еще? – удивился Степан. Его знания дальше формулы "способности-потребности" не распространялись.
– А еще, – сказал Нюкжин, – предусматривается высокая сознательность. Чтобы потребности не перевешивали способности.
– Ну, до такого мы не доживем, – убежденно сказал Степан.
– Столько пить будешь, конечно, не доживешь, – поддел его Кеша и все рассмеялись. Даже Донилин.
– Налито, а они разговоры разговаривают. Поехали, славяне!
– Не поехали, а приехали, – поправил его Нюкжин. – Стало быть с приездом и завершением работ. Большое всем спасибо! С вами я бы и весь полевой сезон отработал.
– С Вами и мы бы с удовольствием, – отозвался Кеша.
А Донилин опрокинул содержимое стакана в горло. Нюкжин не увидел, чтобы Степан сделал хотя бы глоток. И тем не менее, стакан он поставил на стол пустой. Затем взял кусок нельмы и стал жадно, вгрызаясь зубами, рвать сырое мороженное мясо рыбы.
Как строганинка? – спросил Нюкжин.
– Отменно!
Донилин протянул Нюкжину большой кусок.
– Ты что невеселый? – Спросил Кеша Виталия.
– Так! – ответил Мерипов.
"Может быть на людях, – подумал Нюкжин, – Виталий возьмет свое заявление обратно?"
Строганина
Мерипов смотрел в сторону. Пить он не хотел, ясно – могут быть инциденты. Но закуске отдавал должное.
– Не передумали? – спросил его Нюкжин.
В глазах Виталия стояла холодная готовность к драке. Нюкжин выдержал его взгляд. Тогда Виталий поднялся и молча вышел.
– Что он должен "передумать"? – требовательно, как командир, спросил Донилин.
– Что случилось, Иван Васильевич? – спросил и Кеша. Пауза и уход Мерипова обеспокоили и его.
– Да, ничего, Кеша. Ничего не случилось, – вздохнул Нюкжин и, неожиданно для себя, добавил: – Просто Мерипов подал заявление об увольнении.
Он впервые назвал одного из них по фамилии. Почти месяц они были для него "Степан", "Кеша" и "Виталий".
– Дерьмо, он! Дерьмо! – взорвался Донилин. – Я ж говорил: трухач!
Он там, на болоте, в штаны…
– Он же таксист! Глаза обмороженные! – неприязненно сказал Кеша.
– Мы для него разве товарищи? – бушевал Донилин. – Он тогда в лужу вмазал, почему? Его рублем промеж глаз шарахнули.
– Я пять лет на флоте отслужил, а его пять лет в институте учили.
– Место он занимал, а не учился.
Они ругали Мерипова, ругали всласть, от души, хотя, казалось бы, им вовсе нет дела – будет работать Мерипов или уйдет. И Нюкжин понимал – они сочувствуют ему, Нюкжину. Они на его стороне. Но он понимал также, что дело здесь не в рубле. Не только в рубле! Мерипов был "законником". Он хотел, чтобы все "жили правильно", но для себя делал исключение. Сам он считал возможным "если вкалывать, то за большие деньги", не замечая, что тем самым отрицает представления о правде и справедливости, соблюдения которых требует от других.
– А поначалу казался симпатичным, – вздохнул Нюкжин.
– Наружность обманчива, сказал ёж… – не замедлил прокомментировать Донилин. И Кеша добавил, как бы утешая:
– Да не жалейте. Шабашник он, а не работник.
– Нет, – поправил его Нюкжин. – Он не шабашник. Он – бич!
– Ну, что Вы? – удивился Кеша. – Бич же пропащий человек. Тунеядец и алкаш. Непременно.
Их сочувствие успокаивало, возвращало уверенность в людях. А главное, конфликт притих.
– А Мерипов разве не пропащий? – уже спокойно, но грустно сказал Нюкжин. – Лишить себя радости труда, общения с людьми, с природой!.. Знаете, как расшифровывается слово бич для таких, как Мерипов?