Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Шрифт:
А мы тем временем вкалывали по чёрному. По-моему, именно в это время нагрузка достигла своего пика. В один из дней роте преподнесли пятнадцатикилометровый кросс с ограничением времени, с полной выкладкой, в противогазах. Добрую треть пути пришлось пробежать, чтобы к финишу придти вовремя. Несколько человек, задыхаясь, вытащили резинки из выдыхательного клапана противогаза. Как и все, они не имели представления, что ждёт нас в конце кросса. А ждала нас камера окуривания со слезоточивым газом, в которую нас впихивали в ещё не снятых противогазах. Как они настрадались от боли в глазах! Потом трёхдневные манёвры батальона. Почти без сна. С длиннющими переходами. С ползанием по-пластунски. Со спринтерским бегом к мишеням во время стрельбы из винтовки. Хорошо хоть количество патронов было ограниченным. Что говорить!
А Митя тем временем наслаждался жизнью. Уже поздней осенью он
– А к танкам вы прикасались?
– Нет.
С огромным сожалением опишу только смысл комментариев, не имея возможности передать неоценимое богатство его речи. Если бы вы услышали, как это излагалось!
За время, в течение которого он воевал, у него было четыре командира танка. Из них только один мог его заменить как водителя. Стреляли они в основном, как бы это выразиться, ну, скажем недостаточно хорошо. В тактике разбирались, как свинья в апельсинах. Откуда им было быть лучшими? Вот мы чем занимаемся? Строевой подготовкой. Тянем учебно-строевой шаг. Понадобится тебе учебно-строевой шаг в башне во время атаки? Ничего нельзя сказать о долгих часах политподготовки. Надо. За всё время учёбы курсант выстрелит всего-навсего три снаряда. На фронте уже тридцатьчетвёрки с восьмидесятипятимиллиметрыми орудиями. Нам на этих танках воевать. А мы их видели? А вождение танка? Даже тридцатьчетвёрку, которая на фронте уже будет редкостью, нам не дают водить. Только старенькие «бетушки», - двойки, пятёрки и Т-26. Да и то в неделю по чайной ложке. Рота у нас самая лучшая в училище. А какая в среднем успеваемость во взводе? Так сколько же из наших двадцати пяти курсантов в бою проявят себя полноценными командирами машин? Чего же требовать от такого командира-танкиста? А ведь придётся стать и командирами взводов и даже рот. Поэтому надо ли удивляться потерям? Отлично заправлять койки нас научат. Ну, а воевать будем учиться собственной кровью.
К концу одиннадцатого дня в роте вдруг вспомнили о том, что Митя сидит на строгой гауптвахте. То есть – десять суток. Максимум. Тут уже заволновался не только командир взвода лейтенант Яковлев, но и командир роты капитан Федин. Дикое нарушение устава гарнизонной службы. ЧП! Чрезвычайное происшествие!
Утром двенадцатого дня лейтенант Яковлев по приказу заместителя начальника училища по политчасти лично пошёл на гарнизонную гауптвахту лично освобождать арестованного. Но Митя категорически отказался выходить, пока за ним, извинившись, не явится сам, арестовавший его. Пришёл Капитан Федин. Просил. Уговаривал. Тот же результат. Где это видано, чтобы арестованный просидел на строгой гауптвахте больше десяти суток? Да ещё орденоносец. Пришёл майор, командир батальона. Митя предложил компромисс. Он согласен ограничиться извинением командира батальона, который перед строем роты у гауптвахты прикрепит награды под звуки марша, исполняемого духовым оркестром училища.
Вы не поверите! Начальство согласилось. Но тут духовой оркестр училища решил сыграть свою партию. Музыканты Митю любили. И они тянули время до окончания занятий, чтобы процедурой освобождения могло насладиться как можно большее количество курсантов.
Пришли не только курсанты почти всех четырёх батальонов нашего училища. Пришли даже курсанты-лётчики. Пришли курсанты пулемётного училища. Пришли пехотинцы стрелкового полка, солдаты которого охраняли гарнизонную гауптвахту. Вероятно, этот плац ни в прошлом, ни в будущем не видел такого количества военного люда.
Полковник, бывший полковой комиссар, заместитель начальника училища по политчасти не пришёл.
16.01.2012 г.
За советом
– Я знаю, не в вашей привычке давать не медицинские советы,- сказал Игорь, слегка поглаживая седеющую бородку. – Но, тем не менее…
В Киеве Игорь был моим пациентом. В Израиле мы остались друзьями. С годами разница в возрасте – двенадцать лет – становилась менее заметной.
– Сегодня годовщина начала войны. Я проснулся, вспомнил об этом, и словно кто-то толкнул меня придти к вам за советом именно в этот день. Разумеется, война началась для нас по-разному. Вы жили на старой границе, а мы в Киеве, на Подоле. Через два месяца мне должно было исполниться четыре года, а вы уже воевали. Я подумал, что сегодня самое лучшее время,
Помните, пели «…ровно в четыре часа Киев бомбили…». Но мы утром ничего не слышали. А в полдень чёрная тарелка репродуктора что-то прохрипела, и папа мрачно сказал: «Война». Мы с Гришей очень обрадовались. Вы ведь знаете Гришу. Брат на два года старше меня. Мы выскочили на балкон и стали играть в войну. А дальше... Дни до начала эвакуации выпали из памяти. Помню, что на подводе нас подвезли к длиннющему эшелону и погрузили на открытую платформу. Дедушка, бабушка, мама, Гриша и я очутились в Саратове. Папа ушёл на фронт. В Киеве было тепло, а в Саратове мы уже слегка замерзали. Помню, дедушка тихонько рассказал маме и бабушке, а мы с Гришей подслушали, что красноармейцев нарядили в немецкую форму и сбросили на парашютах десант на Автономную республику немцев Поволжья. Десантников вроде бы укрыли местные немцы. Их обвинили в сотрудничестве с фашистами и стали выселять куда-то на восток. Поэтому дедушка сказал, что должен немедленно поехать туда. И не в город Энгельс. Это была столица Немецкой автономной республики, в небольшой городок, Бальцер. Там на окраине города дедушка купил у немца Этингера небольшой уютный домик. Фактически, не купил. Их же просто выселяли. Но он высыпал из маленького кошелька с двумя металлическими шариками-защёлками, - помните, были такие, - всё, что там вмещалось. А сколько там могло вместиться? Но Этингер очень благодарил дедушку. Осталась корова, коза и замечательная собака, которая стала нашим самым близким другом. Фамилию Этингер я тогда услышал и запомнил на всю жизнь. И надо же! Первая моя работа в Израиле, когда я сменил профессию, связала меня с профессором Этингером из Еврейского университета. Знаю, знаю, вы его не любите. Но зачем я это всё рассказываю? Моё детство не имеет никакого отношения к тому, что сегодня привело меня к вам.
Не имеет отношения, вероятно, даже история моей женитьбы и развода. Хотя… Никогда не забуду, как в Киеве привёл к вам мою будущую жену, как пробыли у вас менее двух часов, как принимала нас ваша жена. Когда мы уходили, когда она уже была на площадке, а я в двери, вы положили руку на моё плечо и прошептали» «Игорь, внешность, экстерьер такой женщины не могут оставить равнодушным никакого мужчину. Да и интеллект могучий. Но она ведь хищница. Вы готовы прожить всю жизнь в клетке с тигрицей-людоедкой?». Я был влюблён и оставил ваши слова без внимания. Это был совет. А я ещё не знал, что значит совет человека, который не любит давать советы. И ещё только потом, и до сих пор не понимаю, как в течение ничтожного времени вы сумели так точно вычислить мою избранницу.
Уже после развода с ней я пробыл три месяца в командировке в Казахстане. Заработал солидно. Но и вымотался не меньше. В августе должен был возвратиться из Кокчетава в Киев. Но не тут-то было! Достать железнодорожный билет до Киева оказалось почти так же тяжело, как, скажем, еврейскому юноше стать студентом института международных отношений. Поэтому, промучившись неделю, взвалил на себя свой рюкзак и оказался на вокзале. Подошёл к купейному вагону. Обратился к старику-проводнику. Разумеется, он и разговаривать не захотел с безбилетником. Но, увидев в моей руке красненькую десятку, смягчился и сказал, что до половины второго ночи мне будет представлено сидение в коридоре. А в половине второго, как только освободится место в купе, он меня туда поместит.
Поезд тронулся. Я стоял у окна и любовался закатом. Знаете, в Казахстане потрясающие закаты. Необозримая беспредельная степь из написанной маслом постепенно превращается в нарисованную нежной пастелью. Нет слов!
Из купе вышла девушка. Можно было бы сказать девочка. Изящная такая и миловидная. Я бы добавил, аккуратная. Безошибочно определил в ней немку. За три месяца в Казахстане научился разбираться в населении этой республики. Разговорились. Познакомились. Зовут её Марией. Ей исполнилось восемнадцать. Следовательно, я старше её на пятнадцать лет. А если учесть мою трехмесячную небритую бороду, ещё не такую ухоженную, как сейчас, разумеется, не воспринимавшуюся мною, как признак религиозного еврея, и вымотанный вид, и сносившуюся одёжку, то мог показаться ей старше на целое столетие. Ехала она в Свердловск поступать в институт. В крайнем случае – в техникум. Узнав, что я из Киева, спросила, украинец ли я. Ответ был отрицательным. Русский? Нет, не русский. Еврей. «А, - сказала Мария, - я знаю. Бабушка объясняла мне, что евреев преследуют почти так же, как немцев». Я не стал уточнять. Тем более, что из купе выглянули два старших брата Марии и по-немецки велели ей немедленно войти в купе. Мария сказала, что ещё немного постоит. Не помню, о чём мы говорили.