Рассказы о Господе Боге

Рильке Райнер Мария

Я на секунду замолчал, и фрау соседка очень разумно этим воспользовалась:

– И Вы думаете, они никогда не помирятся?

– Ну что Вы, - сказал я, - во всяком случае, хотелось бы надеяться.

– И когда это может произойти?

– Видимо, когда Бог узнает, как выглядит человек, которого против его воли покинули руки.

Фрау соседка подумала немного, потом рассмеялась:

– Но для этого же Ему достаточно только взглянуть вниз!

– Простите, - сказал я учтиво, - Ваше замечание свидетельствует о Вашем остроумии, но история еще не закончилась. Так вот, когда руки удалились, и Бог снова окинул взглядом землю, опять-таки прошла минута, или, скажем, тысячелетие, что, как известно, одно и то же. Вместо одного человека был уже миллион. Но

все они были теперь одеты. А поскольку мода в те времена была прямо-таки ужасна и к тому же нещадно обезображивала лица, то у Бога сложилось совершенно неверное и (не хочу скрывать) очень неблагоприятное представление о людях.

Фрау соседка хмыкнула, но я не дал ей возразить и с особым нажимом заключил:

– Поэтому совершенно необходимо, чтобы Бог узнал, каковы люди на самом деле. И надо радоваться, когда находятся такие, что говорят Ему...

Фрау соседка радоваться не спешила:

– И кто бы это мог быть, скажите на милость?

– Дети, конечно, а кроме того иногда те люди, которые рисуют, пишут стихи, строят...

– Что строят, церкви?

– И церкви, и все, что угодно.

Фрау соседка медленно качала головой. Многое показалось ей очень и очень странным. Мы уже прошли ее дом и теперь не спеша возвращались обратно. Вдруг она развеселилась:

– Ну что за вздор, ведь Бог же всеведущ. Он же долженбыл точно знать, откуда, к примеру, прилетела та маленькая птичка.

Она торжествующе посмотрела на меня. Я, должен признаться, слегка растерялся. Но когда я собрался с мыслями мне удалось сделать чрезвычайно серьезное лицо.

– Дорогая фрау, - сказал я учительским тоном, - это, собственно, не более, чем история. И чтобы Вы не подумали, что это лишь отговорка (она, разумеется, энергично запротестовала), я скажу Вам еще два слова: Бог обладает всеми качествами, это бесспорно. Но прежде, чем Он смог, условно говоря, приложить их к миру, они все казались Ему единой могучей силой. Не знаю, ясно ли я выражаюсь. Но вот перед лицом вещей Его способности специализировались и возросли до определенной степени - до степени долга. Ему нелегко было охватить взором их все сразу. Ведь существуют же конфликты. (Между прочим, я говорю все это только Вам, Вы ни в коем случае не должны пересказывать это детям.)

– Ну вот еще, - заверила моя собеседница.

– Видите ли, если бы ангел, пропевший "Ты, о всеведущий", пролетел мимо, все было бы иначе...

– И Ваша история была бы не нужна?

– Конечно, - подтвердил я и хотел уже попрощаться.

– А Вы знаете это совершенно точно?

– Я знаю это совершенно точно, - повторил я чуть ли не клятвенно.

– Тогда мне будет что рассказать сегодня детям.

– Я бы и сам с удовольствием послушал. Прощайте.
– Прощайте, - ответила она, но тут же снова повернулась ко мне:

– Но почему же именно этот ангел...

– Фрау соседка, - прервал я ее, - теперь я вижу, что Ваши милые девочки вовсе не потому так много спрашивают, что еще дети.

– Почему же?
– спросила моя соседка с любопытством.

– Ну, доктора говорят, есть некая наследственность... Моя фрау соседка погрозила мне пальцем. Но мы раскались, конечно, друзьями.

Когда я позже (после довольно долгого, к слову сказать, перерыва) вновь повстречал фрау соседку, она была не одна, и я не мог узнать, рассказала ли она девочкам мою историю и с каким успехом. Мои сомнения разрешило письмо, которое я получил вскоре после этого. Поскольку отправитель не давал мне позволения его публиковать мне придется ограничиться пересказом его окончания из которого без труда можно понять, кто его автор. Оно заканчивается словами: "Я и еще пять других детей, потому что я тоже с ними".

Я отвечал, сразу же по получении письма, следующее:

"Дорогие дети, я охотно верю, что вам понравилась сказка о руках Господа Бога; мне она тоже нравится. И все-таки я не могу к вам прийти. Не сердитесь из-за этого. Кто знает, понравлюсь ли вам я. У меня некрасивый нос, а если к тому же на его кончике, что случается то и дело, вскочит красный прыщик,

то вы все время будете рассматривать это пятнышко, удивляться ему, и совсем не станете слушать, что будет говориться чуть ниже под ним. А может быть, вы начнете даже фантазировать об этом прыщике. Все это не для меня. Поэтому я предлагаю другой выход. У нас есть (даже не считая вашу маму) много общих друзей и знакомых, которые уже не дети. Вы вскоре узнаете, о ком я говорю. Время от времени я буду им рассказывать какую-нибудь историю, и благодаря их участию она дойдет до вас еще более прекрасной, чем если бы ее рассказал я сам. Потому что среди этих наших друзей есть самые настоящие большие поэты. Я пока не открою вам, о чем будут мои истории. Но поскольку вас ничто так не занимает и ничто так не близко вашему сердцу, как Господь Бог, я обещаю вам при любой возможности вставлять в них, что я о Нем знаю. Если же что-то окажется неверным, то напишите мне еще одно милое письмо или передайте через вашу маму. Ведь очень может быть, что я в чем-то ошибаюсь, потому что с тех пор, как я узнал самые лучшие истории, прошло много времени, и мне пришлось увидеть еще и другие, далеко не такие прекрасные. В жизни так бывает. Но все же жизнь - великолепная вещь: об этом тоже частенько будет идти речь в моих историях. За сим - всего вам хорошего.
– Я, один человек, но тоже лишь потому, что и я с вами".

НЕЗНАКОМЕЦ

Один незнакомый человек написал мне письмо, не о Европе написал мне незнакомый человек, не о Моисее, не о больших пророках, равно как и не о меньших, не об императоре России и не о царе Иване Грозном, его ужасном предшественнике. И не о бургомистре или соседе сапожнике, не о близлежащем городке, не о дальних городах; и даже лес, в котором бродят косули и где я пропадаю каждое утро, не показывается в его письме. Ничего не рассказывает он мне и о своей матушке или о сестрах, которые, конечно, давно замужем. Видимо, его матушка уже умерла, - иначе как бы могло случиться, что на четырех страницах письма я не нахожу ни одного упоминания о ней? Он оказывает мне большее, несравненно большее доверие, он делает меня своим братом - он говорит со мной о своей беде.

Вечером незнакомец приходит ко мне. Я не зажигаю лампу, лишь помогаю ему снять пальто и приглашаю его попить со мной чаю, потому что как раз в это время я пью свой вечерний чай. Ведь если у тебя в гостях близкий друг, незачем слишком заботиться о приличиях. Когда мы уже садимся за стол, я замечаю, что мой гость чем-то обеспокоен: в его взгляде затаился страх, и его руки дрожат.

– Верно, - говорю я, - вот это письмо для Вас. И принимаюсь разливать чай.

– Вам с сахаром? Может быть, с лимоном? В России я научился пить чай с лимоном. Попробуете?

Затем я зажигаю лампу и ставлю ее в дальний угол на возвышение - так, чтобы были, собственно, сумерки, лишь немного смягченные теплым розоватым светом. И лицо моего гостя тоже становится спокойнее и мягче, словно лицо хорошего знакомого. Я еще раз приветствую его:

– А знаете, я давно уже ждал Вас.
– И прежде, чем незнакомец успел удивиться, поясняю:

– Я знаю одну историю, которую я не мог бы рассказать никому, кроме Вас. Не спрашивайте, почему так, скажите только, удобно ли Вам сидеть, достаточно ли сладок чай и хотите ли Вы послушать эту историю?

Мой гость улыбнулся. Потом просто ответил:

– Да.

– Три раза "да"?

– Три раза.

Мы оба откинулись на спинки кресел, так что наши лица оказались в тени. Я отодвинул мою чашку, порадовался золотистому отблеску чая, медленно вновь забыл эту радость, затем спросил:

– Вспоминаете ли Вы еще о Господе Боге? Незнакомец задумался. Его глаза смотрели далеко в темноту и с их двумя маленькими пятнышками света в зрачках напоминали две длинные аллеи в разросшемся парке над которым широко распростерлось лето и солнце. Они точно так же начинаются под сумеречным сводом ветвей тянутся через сужающуюся темноту и заканчиваются мерцающей в отдалении точкой - выходом в намного, может быть, более светлый день. Пока я думал об этом, он сказал - медленно и словно бы неохотно слыша собственный голос: