Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Ходили и мы, конечно же, мальчишками в этот музей. С конструктивным интересом разглядывали мортирки маленькие, пулеметы всякие, другое оружие времен Гражданской, знамена красных полков, фотографии старинные блекло-кофейного цвета. Интересно нам было здесь. Но более всего врезалась в память выставка подарков новому вождю мирового пролетариата товарищу Сталину на его день рождения в 70 лет. Наверное, вождь не знал, куда девать столько подарков, разместил их на время в музее и разрешил нам посмотреть. Вот это были подарки!
Автозаводы изготовили изумительные автомобильчики — копии своих последних моделей, чтобы вождь, отрешаясь от государственных дел, мог поиграть с ними немного, кинжалы и сабли сказочной красоты с инкрустацией золотом. А
Сейчас, если зайдете, порадуетесь. Великолепная роспись на потолках подлинная, как когда-то, мраморные стены сияют первозданной белизной, хотя и покрыты местами мелкими трещинами. Трещины те — как морщины, от них не избавиться. Мраморные колонны как будто только-только поставлены. Забрался я, увлекаемый любопытством, и на чердак, и там порядок: могучие, «родные» стропила — высокие, мощные, из дерева, которые кажутся каменными теперь.
В залах, конечно, с превеликим трудом угадывались чертоги, описанные Гиляровским, а чаще всего и вообще не угадывались: в беге времени потерялась память о том, что где располагалось в Английском клубе. Не трудно найти роскошное помещение библиотеки с мраморной колоннадой и богатыми фресками. Каменный зал тоже с богатой росписью по потолку, буфетная с барельефами, кариатиды по обе стороны входа на втором этаже, бильярдная — это предположительно. Вряд ли когда-нибудь удастся точно на звания залов в клубе восстановить. Из обстановки ничего не осталось, разве что несколько предметов. Сохранилась пара роскошных бронзовых люстр — подлинных, клубных; сияют как новенькие. Вот, пожалуй, и все…
А возьмешь книгу Гиляровского, пролистаешь — и время вдруг оживает, слышатся голоса давно ушедших людей… Вот ведь что Гиляровский сделать сумел.
Силуэт в окне
Когда Гиляровский впервые увидел ее, выпорхнувшую из обшарпанной театральной кареты и тут же исчезнувшую в подъезде Малого театра, ему показалось, что от нее исходило необыкновенное сияние — розовое в тот солнечный мартовский день.
Князь Петр Платонович Мещерский, стоявший рядом с Гиляровским, сказал негромко: «Это наша будущая великая трагическая актриса. Не забудь же — это Ермолова».
Да как же забудешь, раз увидев ее! Она двигалась, как видение, а голос звучал так, что заставлял отрешиться от всего окружающего. Они были одногодки, но Гиляровский отчего-то рядом с ней ощущал странное смущение, как если бы был немного влюблен. Да ведь нет, не был — тогда-то вообще впервые ее увидел. Но и потом, спустя многие годы, вот такое странноватое чувство смущения он рядом с Ермоловой всегда ощущал.
Она была
Судьба время от времени сводила их, в одном спектакле даже играли в Воронеже. Там Мария Николаевна и подарила ему свою фотографию с душевной надписью. В Москве тоже мимоходом встречались, на всяких раутах, заседаниях Общества российской словесности, юбилеях известных лиц, и всегда она находила минуту, чтобы пообщаться с Владимиром Алексеевичем. Им было о чем говорить: она его книги читала, любила. А он ее разве что не боготворил. Потом, уже в советское время, с Ермоловой что-то случилось, она как бы замкнулась в себе, в своем собственном доме на Тверском бульваре и никого принимать не хотела. В Москве знали, говорили об этом и визитами не докучали.
Гиляровский часто гулял по Тверскому бульвару, неизменно проходил мимо этого красивого, ладного дома, о котором только и было известно, что ему более 200 лет, а кому принадлежал, кто строил — о том ничего. Есть какое-то смутное предположение, что, возможно, принадлежал он семье графа Уварова в XVIII веке.
Однажды в Татьянин день Гиляровский зашел сюда поздравить Татьяну Львовну Щепкину-Куперник, жившую в третьем этаже, в квартире Ермоловой. Беспокоить Марию Николаевну он не собирался, она же, узнав, что здесь он, сама пригласила.
Он поднялся по скверной черной лестнице, ухоженной не хуже, чем старый фамильный шкаф, прошел через гостиную, и теперь хорошо сохранившуюся, через какую-то темную комнату, отворил дверь с тяжелой, плотной гардиной и оказался в уютной комнате Марии Николаевны.
Его больно укололо — так сильно она состарилась, осунулась. Однако с кресла поднялась и пошла навстречу. Глаза смотрели устало, но добро. Гиляровский склонил голову и приложился к ее горячей, сухой руке. Она в голову поцеловала его. Потом усадила, сказав: «Вот на этом кресле, где вы сидите, всегда Островский сидел…»
Рассказал обо всем этом директору Дома-музея Ермоловой Раисе Ильиничне Островской, а она меня прервала: «Нет, что-то не так. Александр Николаевич умер в 1886 году, а Мария Николаевна переехала сюда в 89-м году». Я возразил: «Но ведь Гиляровский и не говорит, что Островский именно в этом доме бывал. Речь только о кресле. Оно вполне могло стоять и в старом доме Ермоловой». На том и сошлись.
Мария Николаевна прожила в доме на шумном Тверском сорок лет и здесь умерла, в скромной спальне. Дом-то сам по себе великолепен, но роскоши при жизни Ермоловой, да и после в нем нс было. Только необходимое, но все — со вкусом. Безмолвно в гостиной идут часы, как будто за минувшие десятилетия ничего не случилось, барометр на стене бесстрастно предвещает изменения в погоде к лучшему, стоят рядком орехового дерева стулья — доподлинно известно — ее, скромные картины на стенах, среди которых маленькая акварель Волошина на себя обращает внимание. Лепнина на потолке в гостиной тоже ухожена.
И Белый мраморный зал сохранился отлично. Здесь и сейчас проходят концерты, даже спектакли, хотя сцены нет и не было. Совершенно свободно можно зайти прямо с улицы и попасть вечерком на превосходный концерт русской салонной музыки XVIII века. В этих старых стенах, где играл вот на этом рояле Шаляпин и за который садился Чайковский, музыка звучит как-то особо проникновенно…
Стоит старый-престарый дом на Тверском — яркий, нарядный, обосновавшийся здесь, когда и самого-то Тверского в помине не было. Столько больших людей, составляющих гордость России, отворяли двери его…