Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Сам дом, переживший пожар 1812 года, правда, еще до Гоголя, до того, как жил он здесь, многочисленные переустройства, переходя из рук в руки, дожил наконец до солнечного советского времени, когда его без сомнений и колебаний превратили в коммуналку. Не очень-то почитали тогда Николая Васильевича, и в основном за его религиозность, о которой назойливо напоминалось в нашей школьной программе. Очень осуждали за это Гоголя вожди советской культуры. Однако с ним ничего поделать уже не могли, дом, чтобы и сам гоголевский дух искоренить, заселили строителями светлого будущего. Хотя, само собой, были среди них разные люди. Уж и не знаю, что они все ощущали, существуя в стенах, где умер великий человек и где так страдал…
Хорошо помню этот дом занюханной и перенаселенной коммуналкой. Пестрые занавески в окнах — в каждом разные. Белье, сушившееся во втором этаже над коротенькими, пузатенькими колоннами и во дворе — на веревках, протянутых от дерева к дереву. Старушки на лавочке у подъезда, через который он когда-то ходил… Внутрь я, конечно, тогда не заглядывал: не знал никого, кроме Николая Васильевича, да и робость войти не давала, казалось, если войду, невольно потревожу покой его… До 1969 года бытовала здесь коммуналка.
Однако же стоит, право, вспомнить и прежнюю историю дома, напомнить, как и почему Гоголь здесь оказался.
Сначала в этих стенах обосновался герой войны 1812 года А. Талызин. Понравилось ему это прочное строение с мощными стенами, построенное в конце XVII века или чуть позже. Так и называли его: дом Талызина, даже и при Гоголе еще называли, хотя к тому времени им владел друг писателя граф Александр Петрович Толстой, бывший прежде губернатором Твери, военным губернатором Одессы. Слыл он человеком глубоко верующим, жил как монах в миру, хотя прежде иногда и приемы, и балы устраивал.
Гоголь в последние годы жизни все более стремился к общению с людьми, духовно близкими ему. Толстой как раз и был таким человеком. У того и у другого возникали мысли уйти в монастырь, отрешиться от суетной жизни.
У Николая Васильевича вообще-то была квартира в Москве, в доме М. П. Погодина на Девичьем Поле, неподалеку, но тянуло его только сюда, в эти холодные, немного сыроватые комнаты в первом этаже. Нравилось ему, что у него собственная маленькая гостиная была и еще — спальня-кабинет. Хотя зимой старался не жить здесь: слишком холодно.
Погодинскому дому не повезло. Не так уж много бомб позволили на Москву сбросить во время Великой Отечественной, но одна из них как раз в этот гоголевский дом угодила и памятный узелок срезала.
Что же испытал Гоголь тогда, в ту страшную ночь… Кто скажет теперь, если и при его жизни это было загадкой… Известно, что после поездки в Оптину пустынь стал готовиться к смерти. Ушла из жизни Екатерина Хомякова, сестра близкого его друга Николая Языкова. Смерть эта Гоголя потрясла, он впадает в совершенно подавленное состояние. Пишет письма незнакомым почерком. Рукопись второго тома «Мертвых душ» все же закончил, попытался отдать ее графу Толстому с просьбой передать митрополиту Филарету, чтобы тот уничтожил ненужное, и сам же в «Выбранных местах из переписки с друзьями» говорит, что второй том должен быть сожжен, поскольку получился не таким, как задумывался.
Толстой взять рукопись отказался. Потом ее нашли не в портфеле Гоголя, где лежали все его бумаги, в том числе и завещание, а где-то среди книг… Так что же жег он в ту ночь? Быть может, вовсе не окончание второго тома? Тогда — что? Полная загадка…
Вместе с сотрудницей Библиотеки имени Н. В. Гоголя и смотрителем двух его мемориальных комнат ходим по дому. Вот гостиная с мебелью той эпохи — подлинной, гоголевской не сохранилось. Камин, где он сжег нечто таинственное, — тоже реконструкция, восстановлен по описаниям. Кабинет-спальня, пожалуй, более всего передает дух того времени, но тоже — ничего подлинного. Вообще, подлинных вещей Гоголя очень мало осталось: в Историческом музее есть медальон с прядью его волос, в Калуге якобы его перо — да поди докажи…
В комнату, где остановилось его дыхание, без душевного трепета войти невозможно. Два узковатых окна, желтые, мертвые стены, стеллажи с книгами не оживляют ее. Более нет ничего. И во втором этаже, в покоях графа Толстого, тоже гоголевского следа не найти. Вот и весь дом великого человека.
Во всей России меж тем нет ни одного музея Гоголя.
Погасшей рампы закулисье
Много лет ходил я мимо необыкновенного этого дома — и всякий раз любовался им. Вот и сейчас стою, глаз не могу от него оторвать… А при ходьбе, когда взгляд охватывает его постепенно с разных сторон, он медленно разворачивается, как на сцене при движении круга, и открывается неожиданно новыми гранями. И как это строгая, лишь слегка прифранченная английская готика вписалась в бесшабашный московский облик — разве что творец дома-дворца К. К. Гиппиус, всего за два года построивший его, мог бы этот вопрос прояснить.
Но нет давно Гиппиуса, как нет и хозяина дома Алексея Александровича Бахрушина, человека, для Москвы сделавшего столько, как мало еще кто другой, вероятно. Более двухсот зданий поставил в Москве Бахрушин, многие из них сохранились. Только почти забыли мы человека, который поставил их.
Еще когда строился дом на Зацепском валу, напротив Павелецкого вокзала, а строил его отец Бахрушина, знал Алексей Александрович, что не только жить станет здесь, но и разместит в его стенах свою единственную и неповторимую коллекцию. Вся история русского театра — от первых скоморошьих представлений до блистательной эпохи Анны Павловой и Федора Шаляпина и даже далее, — все страницы сложились в великолепный фолиант музейной экспозиции. Не было и нет во всем мире другого такого яркого театрального музея!
Помню, повели нас, школьников, на экскурсию в этот музей. Году в сорок девятом. Отчаянно идти не хотелось. Двор на двор схлестываться в футбольной потасовке куда интереснее. Хотя театр я тоже любил и почти весь репертуар немногих московских театров первого послевоенного времени пересмотрел. Но музей-то — дело совсем другое. Никак меня не тянуло созерцать пыльную театральную ветхость.
А вошел в дом Бахрушина — и обомлел: роскошная парадная, торжественная тишина, как и подобает храму искусства. Повсюду резной мореный дуб, по потолку в дубовых переплетах — ручная роспись. Стрельчатые двери и окна, в которых цветные витражи выстреливают радужные стрелы света. Волшебный замок!