Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Обстоятельства сложились такие. Наш президент подписал распоряжение о передаче храма, точнее того, что осталось от него, Русской православной церкви. Нужно много денег на восстановление. Настоятель храма отец Алексий, в миру Талызов, думает о восстановлении звонницы: было ведь девять колоколов по три в каждой из групп звонниц — в дозвонной, подзвонной и в благовесте. Всего 1139 кг чистой меди.
Колоколенка же стоит. По вечерам теплится свет в зарешеченном оконце, что в сторону от проезжей части глядит. Нет-нет да и мелькнет неясная тень. Гляжу — и теплее от этого света становится: все же искра жизни пробилась через эти просевшие, остывшие стены…
Раньше улицы пахли пирожками и бубликами
Иногда, когда я беру какую-нибудь старую книгу, где описывается жизнь прежнего времени, скажем, начала XIX века, я представляю себя на улицах тогдашней Москвы. И незаметно для себя пускаюсь в захватывающее, увлекательное путешествие в недрах любимого города…
Как ни странно, улицы еще можно узнать — не столь разительно переменились они за истекшее время. Хотя, конечно же, завладел городом автомобиль, да и сами люди стали выглядеть иначе. Но что действительно переменилось — это атмосфера, царящая в городе. Улицы по-другому пахли в прежнее время: запах всякой горячей еды, да и не только горячей, витал на московских улицах. Раньше уже на подходе к булочной встречал такой домашний, щекочущий ноздри дух хлеба, а теперь нет этого духа, не сыщешь. Хлеб, что ли, другой делают… Или мы стали другими? А скорее, все изменилось, и мы, разумеется, тоже.
Чем раньше торговали на улице? Что можно было перехватить на ходу, перекинувшись парой слов с незнакомым человеком, подчалившим на краткое время в снующей толпе.
В разных местах Москвы ходовую кормежку предлагали разную. На Тверской, к примеру, лоточники расхваливали теплые пироги с капустой, с мясом прокрученным, с картошкой мятой, можно было перехватить кулебяку со сбитнем, тоже горячим. В Столешниках выносили ситнички, вязанки хрустких баранок, в жару хорошо шел прохладный квас с хреном — вкусно и здорово нутро прошибает, сразу же веселее делается от квасу такого. Однако нигде мне не встретилось упоминание о том, что спиртным торговали на улицах, хотя из-под полы даже и в самое позднее время дня, когда уж и трактиры закрыты были, раздобыть бутылку водки страждущий мог: городовой за мелкую мзду всегда на истинный путь наставлял, подсказывал, где в его владениях надо искать.
А на Хитровке уже другой едой торговали. Тут в ходу больше была протухлая и ради заглушения запаха сильно пережаренная колбаса, бульонка — собачья радость, как ее называли, — собираемая из кухонных лоханок трактиров и подогреваемая с такой же целью: падалью меньше пованивает. Продавали тушеную картошку с прогорклым салом, щековину, вареное горло, легкое, завернутую рулетом коровью требуху с непромытой зеленью содержимого желудка — рубец, называемый рябчиком. Меню довершалось лапшицей горячей, оголовьем, свининкой-рванинкой, печенкой, доставаемой из горшков прямо руками и в подставленную ладонь отпускаемой. Даже студень давали в пригоршню, и не беда, если в нем тряпица иногда попадалась: народ невзыскательный, разносолов и во сне не видал.
На Сухаревом рынке уличная еда в сравнении с Хитровым рынком уже ресторанной казалась. Особый спрос тут был на горячие гречневики с постным маслом; селедочницы, сами рыбой насквозь пропахшие, торговали ржавой селедкой, мясными обрезками, ну и сбитнем, конечно. Отовсюду неслось: «Сбитень-сбитенек пьет щеголек!» А шашлыком на московских улицах тогда и не пахло. Хотя бы и потому, что баранины, кроме завозной, в Москве отродясь не бывало.
Для послевоенных мальчишек моего поколения еда на улице была делом особенным, едва ли не ритуалом. Она казалась особенной, даже если самой обыкновенной была, потому что непременно в сознании связывалась с праздниками, в первую очередь с Первым мая и с Седьмым ноября.
Тогда с раннего утра с улиц доносились звуки гремящей меди оркестров, бухали барабаны, неслось хоровое разноголосое пение — праздник! И все: ноги сами выносили на улицу, в веселую, шумную толпу с транспарантами, флагами, бумажными букетами на длинных палках, портретами всем дорогих, но совершенно незнакомых людей. Так народ должен был выражать свои верноподданнические чувства тем, кто о нем денно и нощно заботился. И мы искренне такие чувства выражали, хотя и не сознавали вполне.
Еда была непременной атрибутикой праздника — хотя бы потому, что в другое время она на улицах отсутствовала, если не считать пирожков с повидлом и мороженого. А тут — разносолье-хлебодарство! И все это продавалось с кузова грузовиков, обтянутых красными полотнищами. На фоне красного все казалось гораздо вкуснее.
В остальное время едой на улицах в Москве не торговали, во всяком случае — в первые послевоенные годы. Наверное, руководители партии и правительства считали, что есть на улице неприлично. Но мыто так не считали: нам хотелось есть всегда и везде.
Раньше пивом разливным торговали на улице. Что и говорить, чаще оно бессовестно отдавало водопроводной водой, насыщенной хлором, но иногда попадались торговцы с совестью: своим наливали с учетом знакомства. Зато зимой по желанию клиента в кружку доливали пива из чайника, стоящего на включенной электроплитке, иначе от холода зубы ломило и виски пронзала леденящая боль. Однако некоторым такие мучения нравились, и они с гордостью отвергали пиво из чайника.
А сейчас чем можно на улице перекусить, ежели никуда не заходить? А это — смотря где. На улицах — одно, в парках — другое, скажем, шашлыки в парках теперь не проблема. Проблема — настоящий бараний шашлык. Как-то повстречал я шашлычника удивительного — в Лужниках, на ярмарке. Стоит дядя лет шестидесяти, в тюбетейке, зовут Сарыджа, приехал из Ташауза в Туркмении. Вот у него — необычайный шашлык. Когда он уже готов, Сарыджа обмакивает каждый кусочек в нечто похожее на майонез, а сверху присыпает мелко нарезанным репчатым луком — и снова кладет шампур на угли. И получается еда, вполне королей достойная.
Еще помню в наше почившее время бубликами торговали на улицах. Иногда даже горячими, с тоненькой хрустящей корочкой, присыпанной опиумом для народа — маком. Райское наслаждение — съесть такой бублик за пять копеек со стаканом томатного сока за десять. Соль выдавалась бесплатно. И как-то уютно делалось, и весь город нам домом казался…
Когда идешь по переулку…
Шел-шел по Маросейке — и уж миновал этот дом, как вдруг словно бы что-то одернуло, заставило остановиться и оглянуться. А потом и вовсе захотелось перейти на другую сторону улицы, чтобы получше охватить взглядом весь дом — праздничный какой-то, поневоле заставляющий вообразить некоего расфранченного старичка благородных кровей в бирюзовом камзоле с белыми бантами, окруженного изящными статуэтками белотелых особ.
Роскошное это здание, открывающее знаменитый в старой Москве Армянский переулок, принадлежало графу, фельдмаршалу П. А. Румянцеву-Задунайскому, выдающемуся полководцу, которого турки больше огня боялись и перед войной специально засылали шпионов, чтобы прознать: как он там, жив ли граф этот хитрейший? Король Фридрих II и вовсе своих генералов предостерегал, сохранилось тому свидетельство: «Опасайтесь, сколько возможно, этой собаки-Румянцева, прочие для нас не опасны». Вот сколько страха сумел Петр Александрович на супостатов нагнать!