Рассказы поэта Майонезова
Шрифт:
– Я вот о чём думаю, господа, - с ещё более умным видом сообщила, встрепенувшись, Варвара Никифоровна, - прискорбно, что у меня в детстве не было умилительных шапочек с заячьими ушками или лягушачьими глазками, столь полюбившихся сегодняшним малышам!
– Не переживайте, дорогая, - с весёлыми нотками изрёк профессор, - не каждый из этих малышей будет иметь возможность пощеголять в головном уборе, как у Вас!
– О!!
– воскликнула, просияв, Варвара Никифоровна, грациозно поправляя на затылке чехол от походного котелка, и добавила тепло и ласково, как только она могла, - Ничего-ничего, всякая дорога имеет светофор, который осветит её конец! И тогда мы обретём ясность: зачем и почему мы пошли, именно, по ней! А потом ... а потом Кро растопит
– Пу-усть она лучше при-принесёт у-утку с черносливом, - икая от холода, попросила Мед, - в ней больше калорий!
– Как только перестаешь ценить Божьи милости, детка, утка с черносливом, помахав жареными крылышками, улетает в дальние края!
– безапелляционно заявил профессор и рубанул в воздухе рукой, словно отрезал кусок сыра.
Всем и показалось, что запахло сыром. Жадно потянули носами. В шалаше, определенно, витал сырный дух!
– Не надо было съедать пирожки подчистую!
– справедливо заметил прозябший до косточек Кро.
– Не думайте о наболевшем, друзья, - сказал Войшило, громко сглотнув, - посмотрите, как лунный свет, пробиваясь сквозь наш хвойный потолок, причудливо играет бликами! Мне это напомнило один осенний вечер. Шёл нудный моросящий холодный дождь, как сейчас. Отец с матерью, молодые и шумные, со смехом собирали меня, чтобы втроём пойти в цирк. На меня обули калоши и завязали крест-накрест шерстяной белый башлых. Мать, щебечущая и благоухающая духами 'Парижская фиалка', хотела надеть новые высокие ботинки с великолепными лакированными носами и такими же пуговками в рядок, но пожалела их из-за плохой погоды. Отец достал из 'шкапа', так он называл дубовый шкаф, большой чёрный зонт с деревянной ручкой, поминутно смеясь без особой причины в пышные усы. Цирк меня ошеломил и даже утомил нескончаемым потоком блистательных номеров и восторгов вокруг меня. Тучные силачи и борцы, ловкие акробаты и иллюзионисты завораживали и старых, и малых. Покидать пропахшее лошадьми и опилками помещение, освещенное зелёными и розовыми фонариками, никому не хотелось. Но, представление окончилось, и мы снова на мокрой холодной улице, где к высыпавшей публике наперебой пошли приставать шумные хриплые извозчики.
Впечатления так и фонтанировали из румяных возбужденных родителей. 'Нет, родные мои, лысый силач - это гвоздище!' - восклицал восторженно отец. 'Нет, обезьянка в юбочке и кофточке, просто, загляденье!' - с радостным чувством заявляла мать. Помню, как сейчас, отец с шутками открывает дверь в нашу темную прихожую, зажигает свет, и мать вскрикивает от ужаса! Возле самой двери лежат новенькие высокие ботинки, когда-то с 'вкусными' пуговками, выгрызенными под корень нашим Трефом, щенком русской борзой. Мать даже всплакнула, уткнув розовый нос в полосатый шёлковый жилет отца.
А я, наспех попив молока с печеньем, улёгся в своей комнатке, чтобы переварить впечатления. Виновник материных слез, как ни в чем не бывало, лежал рядом с кроватью на ковре, положив щучью мордочку на мои мягкие туфли, не подозревая даже, что его правнука будут выгуливать в блокадном Ленинграде по ночам, чтобы сберечь от голодающих соседей. Треф лежал и грыз рассыпанную 'китайскую мелочь', а я увидел движение световых бликов от уличных фонарей на старых зелёных обоях неосвещенной ночной комнаты. Их пересекали движущиеся тени от голых веток деревьев и неподвижные тени от цветов тюля! Да и сами обои мне представлялись чудесным символом времени: оторвав, как-то, в углу зелёный клочек, я обнаружил под ним розовое в цветочек, а под розовым - голубое в полоску, а прокопав дырку поглубже и пошире, увидел жёлтое в райских птицах! Итак, на волшебных обоях началось сказочное действо! Блики, словно огни в цирке, становились то голубыми, то розоватыми, тени от веток шевелились и щетинились, будто стоящие дыбом усы тигров, под носом которых щёлкал кнутом дрессировщик в красных галифе, а тигры скалили на него огромные зубы и нервно били себя хвостами по бокам. Мне даже казалось, что светятся их зеленоватые глаза, но это только блики света создавали удивительные картины, блуждая по стене тёплыми светлячками.
За дверью смеялись родители, позвякивала посуда, видимо, пришли гости. Отец выразительно описывал, как арбалетчик стрелял в яблоко, положив его на голову юной красотки.
И световое представление в детской комнате, и отдаленные звуки родных голосов за дверью создавали уютную атмосферу надежности, защищенности и радости, какую я больше уже никогда не ощущал. Вот из какой тончайшей пряжи ткутся счастливые моменты, которые сберегаются памятью долго-долго, на черный день. И в нынешний холодный мрачный вечер мне захотелось поделиться с вами этим теплым 'лоскутком'.
Профессор замолчал, слушатели благодарно завздыхали.
– Дедушка, а что такое 'китайская мелочь'?
– спросил с улыбкой Под.
– Во времена моего детства стаканами, как семечки или орешки, продавали фигурки вырезанных из дерева и искусно раскрашенных солдатиков, купцов, пиратов, городовых и прочих жителей городов и весей.
Адриано ерзал, как на иголках, то есть, конечно, он и сидел на елочных иголках, поэтому, видимо, его так и распирало.
– А я, сейчас, слушая Вас, вспомнил историю, произошедшую в Альпах, - заговорил, оживляясь он, - в жизни много необъяснимого, господа! Да-да! Это случилось во второй половине зимы, когда в горы восходят только опытные альпинисты, и то, минуя лавиноопасные маршруты. Но, группа новичков, которым, как говорится, море по колено, предприняла подъем, и уже на первом переходе попала под лавину. Несчастные укрылись в небольшом гроте - природном углублении в скале. Их откопали на третьи сутки, все были мертвы: пятеро юношей и пятеро девушек! Но, что удивило спасателей?! Все девушки лежали раздетые до нижнего белья, а их свитера, шарфы, шапочки, носки и перчатки были на молодых людях, поверх собственных!
Паралличини возбужденно блестел глазами в темноте.
– Что же тут удивительного?
– попытался объяснить Под, - Девушки как более слабые замерзли первыми, парни в надежде спастись сняли с них одежду.
– Хотелось бы так думать, - сказала Рёзи, - а, возможно, они снимали вещи с еще живых ослабевших подружек.
– Конечно, так и было!
– заявила Мед, - Чего еще ждать от сильных и безответственных?!
– Как говорят психологи, делать выводы в данном случае, все равно, что оторвать лапки у таракана, постучать пальцем по столу, ага, не бежит, значит, не слышит!
– резюмировал глубокомысленно профессор к всеобщему удовольствию.
– Мачо, зачем ты рассказал об этом?
– спросила с улыбкой Берёза, - Планируешь отнять мой пуховый шарф? Дудки!
– Я бы не постеснялся, дорогая, если бы он был величиной с плед!
– со смехом отвечал Паралличини.
Лица расплылись в улыбках, путешественники живо представили поединок грациозной Рёзи и толстенького Адриашки из-за шарфика.
– Он это рассказал для того, чтобы я вспомнил, что сижу на рюкзаке, в котором лежит настоящий шерстяной плед!
– стукнув себя по лбу, радостно произнес профессор, - Все опосредованно, детерминизм на каждом шагу!
Шалаш наполнился восторгом. Профессор потянул плед из рюкзака, а из него выпала плоская, пожалуй, слишком плоская, коробка с пиццей, упакованная заботливой Розалией в непромокаемый пакет!
– Вот он, этот сырный аромат!
– воскликнула Варвара Никифоровна, - Я его чувствовала, слышала и осязала через все упаковки!
Рёзи поспешно поделила пиццу на десять частей и разложила в протянутые, дрожащие от нетерпения ладони. Воцарилась тишина, точнее сказать, пауза, исполненная многочисленных глубоких задушевных звуков.