Рассказы поэта Майонезова
Шрифт:
Как только утолили острый голод, Мед напомнила: 'Дедушка, а ты не забыл, что обещал рассказать о Флоренции, где тоже любят кабанятину?!'
– Да-да, - согласился раскрасневшийся Войшило, откладывая с готовностью деревянную ложку.
Улыбающиеся путники сели поудобней, и профессор начал свой рассказ:
'Италия - маленький 'сапожок', битком набитый разного рода культурной всячиной, среди которой блестит драгоценная жемчужина, под названием 'Флоренция'. Когда я гулял по улицам этого старого города, украшенного многочисленными статуями, то представлял любовные скитания Данте, его нежные томления и переживания; словно наяву, видел амурные похождения
Флоренция мне представлялась городом любовных призраков. И какие умы переболели здесь сердечной лихорадкой: и великий Галилей, измерявший Вселенную дугами, и Маккиавелли, знавший толк в имидже государей, и богатые Медичи плодили здесь от безумной страсти внебрачных детей, делая их потом кардиналами и, даже, папами! В одну из таких прогулок, сладких и счастливых, я сочинил стихотворение 'Моя Флоренция':
В старых домах, где живут канарейки,
Где из фарфора герои,
Там веера, канапе, душегрейки,
Шали и черные брови.
Под редкой тафтой, под атласом корсета
Вдруг сердце усталое дрогнет, -
Остановилась, как будто, карета
Иль похоронные дроги?
И кружевная перчатка поправит
Пояс и редкие букли;
'Он все же вернулся!' - смешно прокартавит
Рот, как с фарфоровой куклы.
И каблучки ковылять по паркету
Будут до двери балкона,
Чтоб очи нашли средь машин ту карету,
Где уста целовались до стона'.
Неловкие стихотворные строки в малой степени выражали мои чувства и настроения, вызываемые Флоренцией, которую называют во всем мире 'цветущей'. И вот, однажды, это было еще до чудовищного наводнения 60х годов, погубившего множество флорентийских шедевров, мне довелось посетить этот удивительный город вместе с моим другом Ослом. Я сразу высказал ему свои соображения. 'Флоренция - это город любовных призраков', - сообщил я, словно разгласил государственную тайну своей души. Осел посмотрел внимательно по сторонам и глубокомысленно заметил: 'Боюсь, что для меня Флоренция - город вкусного мороженого!'
День был жаркий, и мы от души поддались соблазну. Потратив на холодное лакомство последние лиры, Осел трагически закатил глаза и воскликнул: 'Неужели мы так и не увидим беременных тётенек Саньки Бочонка?!', подразумевая знаменитую картину 'Весна' великого Сандро Боттичелли. Я показал другу пустой кошелек и предложил ему за умеренную плату мыть кисточки для многочисленных художников. Осел фыркнул и помчался в сторону одного из символов города. Всего у Флоренции их три: красный купол собора Санта Мария дель Фьоре, Золотой мост, на котором, как понимаете, торгует не углём, и бронзовый кабан-клыкан, наподобие того, что не дал нам умереть нынче с голода. Итак, мы побежали с набережной Арно, где следили за рыбалкой цапель, доедая последнюю порцию мороженого. Побежали, насколько можно быстро бегать в сорокоградусную жару, через площадь Сеньории, мимо великолепной статуи Давида, взиравшего с высоты своего галиафского роста на группу туристов из Германии.
Мой друг уже что-то задумал, он решительно приступил к бронзовому символу и двумя руками зажал клыкастую кабанью пасть, из которой только что текла тонкая струйка воды. С видом победителя и со словами: 'Насос-подсос'! Осёл, не раздумывая, и устроил этот самый 'насос-подсос'! Вода полилась из кабана мощной струей, а вместе с ней в подставленные ладони моего друга посыпались потускневшие монетки, которых было полно на дне глубокого фонтана!
Заметив проницательный взгляд полицейской дамы с огромной кобурой на изящном бедре, Осел игриво подмигнул ей и сделал вид, что охлаждает разгоряченный лоб водой, вытекающей снова тонкой струйкой. Лоб нашего поклонника Баттичелли, действительно, пылал, когда Осел считал добычу. Я протирал монетки от ржавчины платком, выбрав из пригоршни итальянские деньги и вернув кабану валюту других стран мира. Нам едва хватило добытых денег на билет для слепого ребенка с поводырем! Но мы все-таки попали в галерею Уффици, присоединившись к той самой группе немцев, на которую еще недавно взирала статуя царя-псалмопевца!
Минуя 'Благовещение' Леонардо, автопортрет Рафаэля и другие шедевры, мой друг устремился к картине 'Весна', на которой, собственно, и были изображены беременные нимфы, символизирующие плодородие.
'Вас не удивляет, господин профессор, - с умным видом, наконец, изрек Осел, - полотно называется 'Весна', а над головами персонажей висят спелые яблоки?'
Я пожал плечами, давая понять, что для живописи это нормально. Тогда он в глубоком раздумье перешел к 'Рождению Венеры' и долго-долго разглядывал васильки на платье одной из фигур картины. Я полагал, что его новое замечание будет касаться флоры, но мой друг сказал: 'Вы заметили, что в стекле, за которым расположено полотно, отражается весь зал, и я не приметил ни одной бабушки со шваброй, ни одного дедушки с катаной, может, это не подлинники?!'
Профессор не успел закончить свою флорентийскую историю, потому что его прервала Медуница, слушавшая, стоя у маленького окна.
– Смотрите, смотрите!
– тревожно воскликнула она, снова и снова протирая запотевшее стекло, - Какие большие животные идут за холмом! Похожи на динозавров!
– Нет, это караван верблюдов!
– выпалил подскочивший к окну Паралличини, - Но откуда здесь верблюды, мы ведь не в Сахаре?!
– Нет-нет, - решительно заявил, присмотревшись, Кро, - это те самые с тяпками, могильщики!
Берёза разливала ароматный лесной чай по кружкам, Медуница, взяв одну из них, устремилась в комнатку отшельника. Она поставила чай перед ним, окинула строгим взглядом полки над его седой головой и громко, словно старик был одним из её студентов, спросила: 'Кто эти бесконечные могильщики?'
– Это окислительные процессы, они идут и идут, когда-то они похоронили динозавров, за которых ты их приняла, но теперь они ищут другую добычу.
Все уставились удивленно на хозяина, а потом - на запотевшее темное окно. Мед вернулась к столу, усмехаясь.
– Почему ты не спросила его о своем браке, наверняка, старик все знает?
– спросила её Берёза.
Я сама все знаю! Надо сделать карьеру, а потом уже решать, выходить замуж или родить ребенка вне брака!
– решительно заявила ершистая Медуница, - Решать самой!
– Так ты можешь в старости оказаться одинокой в социальном приюте, а это - грустная тема, - промолвил Войшило.
– Или надорвёшься к пятидесяти годам, добиваясь всего сама!
– возбужденно предрек Паралличини.