Рассказы
Шрифт:
Путешествие по Индии — цепь веселых недоразумений, и относиться к ним надо весело. Например, в «Империале», после оформления документов, не рисепшене девушка, очаровательно улыбаясь, торжественно выдала мне белые тапочки. Почему тапочки, да ещё белые, надо выдавать на рисепшене, а не положить их сразу в номер?.. Дхарма такая. И я пошел по шикарным, в колониально-викторианском стиле, коридорам «Империала», задорно размахивая белыми тапочками.
Утром я был в аэропорту, чтобы вылететь в Кхаджурахо, то самое Кхаджурахо, где знаменитые храмы с неприличными горельефами из «Кама-сутры». Оформил багаж, получил посадочный талон, прошел в накопитель. Когда все уже бодро выстроились на посадку, последовало объявление: «Рейс отменяется». То есть — совсем. До завтра. Но завтра скорее всего рейса опять не будет, потому что в Кхаджурахо
Дальше был час шока. Воскресенье. Ни один из телефонов агентств не отвечает. Что делать? И я сказал себе (я не шучу): «О всемогущие Брахма, Шива и Вишну! Я ёжик, я упал в реку. Помогите потомку Афанасия Никитича! Плиз!»
— Хэллоу, сэр! — тут же раздалось за моей спиной. — Вы — мистер Эли-сли-дра-стоу?..
— Примерно он, — отозвался я. Это был симпатичный представитель моего турагентства. Мы сели в кафе для бизнес-класса и мило и спокойно обсудили ситуацию. Решили так: вместо Кхаджурахо лететь (через час) в Варанаси (он же — Бенарес, тот самый, где жгут трупы на берегу Ганга), а уже из Варанаси, после экскурсионного дня, лететь в Кхаджурахо. То есть сделать рокировку, потому что по плану после Кхаджурахо у меня шло Варанаси. Вы ещё не запутались? Словом, все оставалось в силе. То есть — что в лоб, что по лбу. Ничего не терялось. Река вынесла ёжика.
И под нудные объявления (что-то вроде: «Пассажиров, вылетающих в Кхаджурахо, просьба немедленно уйти из аэропорта!») я сел в самолет «Дели-Варанаси» и улетел в самое священное место индуизма, место, где томительно-сладковато пахнет сандалом и пеплом погребальных костров, где эхо разносит над водой многоголосое «Ом-м-м-м!», и рыжие цветы плавают в воде цвета пыльного малахита, и… хватит, а то увлекусь.
Бенарес-Варанаси — сердце Индии. Вообще, надо понять, что Индия — это по культурно-языковой насыщенности как минимум несколько Европ. Индийский северный Кашмир и какой-нибудь южный Мадурай отличаются друг от друга в сто раз больше, чем Норвегия от Албании. В Индии более пятисот языков (из них только 18 — т. н. «зарегистрированные») и столько же диалектов, которые, считай, те же языки. Народов — более полутысячи. Письменностей — 24. В Индим издается самое большое количество в мире газет и журналов на разных языках — где-то 5 с половиной тысяч. Для сравнения в Германии, занимающей второе место, — нет и 800. мы не входим даже в десятку.
Если спросить на пляже Гоа любого местного торговца или массажиста, сколько он знает языков, он подумает и скажет: «Пять». Потом ещё подумает и добавит: «Или шесть. Я не считал». Поэтому индусы, которые все живут, пардон за терминологию, в «мультикультурном» пространстве «полиэтнизма», все очень способные. Как, опять же, мы. У индусов, как и у нас, есть много т. н. малых народов. Но никто никогда их всерьез (если не считать колонизаторов) не преследовал, в отличие от ситуации, скажем, в Европе. Помните, о России до 1917 года в учебниках было написано: «Тюрьма народов». Ладно, тюрьма. Один философ правильно сказал: «Да, Россия — тюрьма народов. Зато Европа — кладбище народов». И это верно. Сейчас там живет десятая часть этносов — от того, что было раньше. Остальных просто уничтожили. А у нас с индусами — все на месте. Бедненько, но в сохранности. Словом, с разнообразием в Индии все в порядке.
И всё же Бенарес — сердце Индии. Любой индус мечтает быть сожженным на берегу Ганга. Кремация стоит дорого. По их, конечно, понятиям. Где-то тысячу долларов. Настоящая кремация, на костре и с сандаловым деревом. Для малоимущих есть электрокрематорий. Разговоры о грязном бенаресском Ганге — чушь. Замечательная река. Экологически чистая. Никакого вредного производства. Масса рыбы. Кстати пеплом сожженных Ганг только очищается. Раньше, правда, было хуже. Дело в том, что кремировать можно только тех, в ком соединились пять элементов: вода, земля, воздух, огонь и атман (что-то типа Абсолюта). А вот в умерших детях, скоропостижно скончавшихся беременных женщинах и тех, кто погиб от укуса кобры, пять элементов не соединились. Поэтому их жечь нельзя. К их телу надо привязать камень и бросить тело в Ганг, на съедение рыбам и крокодилам. Ясно, что от этого вода чище не становится. Но сейчас есть закон, по которому их положено сжигать.
Думаю, почувствовать дух Индии можно по-настоящему только на Ганге. На восходе
Восход — это рождение. Закат — смерть. Ощущения совершенно разные, но в чем-то неуловимом очень схожие. Как это ни высокопарно-банально звучит, на Ганге чувствуешь (если, конечно, Индия тебя, ёжика, приняла) полноту бытия. «Всё во всём», как говорили древние. Утром, на восходе: молятся оранжевые брахманы, тут же неприкасаемый шудра стирает бельё, корова жует ветку, равномерно роняя задумчивые лепешки на бетон, группа женщин сидит на корточках и закусывает из пластиковых тарелочек расставленных на земле (в метре от коровы), очень деловой козёл, покрыв козу, делает свое козлиное дело (в паре метров от тарелок), совершенно голый юноша (наверное, джайн) чистит зубы веточкой нилы, два щенка играют, кусая друг друга и урча, присевший паренек, весело напевая, справляет нужду, одноногий дяденька мылится в Ганге, старик сидит в кресле и смотрит на Ганг (он приехал сюда умирать), девочка греет чайник на костре… И корова, и джайн, и козёл, и брахманы — все явно в хорошем настроении. Добрая утренняя космическая коммуналка. Каждый по-своему, как может, говорит: здравствуй, мир! Никаких искусственных перегородок, никакого ханжества. Полный и безоговорочный синтез. Вообще, в Индии я ни разу не испытал чувства брезгливости. Грязь, которой в Индии, наверное, больше, чем во всем остальном мире, здесь какая-то…негрязная. Ей богу! Это не грязь — это неотъемлемая часть жизни. И смерти. Всё — настоящее: и коровьи лепешки, и брахманские молитвы. Молитвы без лепешек, как и лепешки без молитв, были бы неполными.
На закате в Бенаресе зажигают погребальные костры. Надо взять лодку за двести рупий (примерно пять долларов) и поплыть к кострам. Сильнейшее впечатление.
С десяток костров высотой в два человеческих роста. Тут опять же: козлы, дети, брахманы, лепешки… Подносят трупы в мешках. Что-то кричат тебе. Наверное: «Посторонись!» Шум, гвалт, треск костров. Алая мерцающая жара. Пахнет сандаловым пеплом. Меня тут же облепили местные «экскурсоводы»: они копят деньги на собственную кремацию. Надо дать. Ни страха, ни отвращения, ни «потрясения» нет. Есть всё то же чувство, что и утром: всё во всём. Самый сильный эпизод: в двух шагах от костра, в котором явно просматриваются фрагменты горящего тела, лежит недавно ощенившаяся собака и кормит десяток щенков.
На следующее утро в аэропорту Варанаси-Бенареса, разумеется уже после получения посадочных талонов, прозвучало привычное слово «Canceled». Рейс в Кхаджурахо отменяется. Туман. А в аэропорте Кхаджурахо нет компьютеров. Путь был один: четырнадцать часов ехать на машине: вечером и ночью, по затуманенной дороге, похожей на наш местами заасфальтированный лет тридцать назад проселок.
У французов есть такая «побайка» про мифический город Петаушнок:
— Где находится Петаушнок?
— Сначала до луны, а потом четыре раза налево.
Вот примерно таков же был путь в Кхаджурахо. Он стал одним из самых сильных воспоминаний моей жизни. Я ни на секунду не жалею, что не полетел самолетом. И вы бы не пожалели. Да, было нелегко: очень болели ключевые части тела — попа и голова. Потому что я был как мячик между сидением и потолком. Была четырехчасовая экзистенциальная пробка в городе Аллахабад, где на узкой двухсторонней дороге (только туда и обратно) машины, обозы, запряженные коровами, рикши (индийские рикши любят даже во время движения сидеть нога на ногу и курить), мотоциклисты и огромные фургоны выстроились в пять рядов и двигались в обоих направлениях по всем пяти рядам. Никогда я больше такого не видел. Причем — явно — какой-то порядок во всем этом присутствовал. Иногда, правда, в кювет выпадали машины и переворачивались, но на это никто не обращал внимания: карма. Сегодня ты, завтра — я.
— Вы, европейцы, — весело комментировал водитель Гитеш, — ездите справа, англичане — слева, а мы — и так и так. Индия — самая свободная страна.
— Согласен, — сказал я.
То же самое я обычно говорю европейцам про Россию. У вас, дескать, «внешняя свобода», а у нас — «внутренняя». Старая песня.
— У нас, в Индии, хорошо. У нас всё есть, — продолжал Гитеш.
«Ага, как в Греции», — подумал я.
— Кроме порядка, — добавил Гитеш и засмеялся. Индусы, кстати, охотно себя критикуют, ругают и «очерняют». Как и мы. Потому что и они и мы в глубине души слишком уверены в себе. Но индусы — в девяносто шесть тысяч раз больше.