Рассказы
Шрифт:
– Чепуха, - сказал Борька.
– Дали бы тебе, так ты бы любой пистолет взял, даже самый страшный.
– А я бы и не взял, - сказал я.
– Что с ним делать в мирное время, с пистолетом-то?
– Все-таки хорошо, когда у тебя пистолет. На всякий случай, - сказал Борька.
– Ну какой такой случай может случиться? Вот ведь все люди живут без пистолетов. И неплохо живут. Без всяких случаев. Другое дело - война...
– Тебе просто завидно, - сказал Борька.
Честное слово, мне ни капельки не было завидно. Ну ни сколечко. Только обидно, что мы с Гришкой просмотрели гранату. Ведь мы в этой землянке раз двадцать были, все там перекопали.
– Подумаешь - граната!
– сказал я.
Борька усмехнулся и. слегка разжав ладонь, взвесил гранату на руке.
– Тяжелая?
– спросил я.
– Дай подержать. Только на одну секундочку.
– Ты что, с ума сошел?
– сказал Борька.
– Ведь она может взорваться. Как грохнет...
– Она никогда не взорвется, - сказал я.
– У нее внутри все перержавело.
– У нее внутри тол, а тол не ржавеет, - сказал Борька.
Я потрогал гранату пальцем. Холодная и шершавая. И ничего особенного. Железка железкой.
– Не взорвется...
– повторил Борька.
– Помнишь, как возле маслобойки нашли немецкие мины? Они там лет двадцать лежали, и ничего в них не перержавело. Когда саперы за железнодорожным переездом их взорвали, так грохнуло, что у нас в окнах чуть все стекла не полопались.
Это я помнил - как взрывали. Мы с Гришкой лазили тогда на крышу смотреть. Только ничего, кроме большого дыма, не увидели.
– Ты что с ней будешь делать?
– Еще не знаю, - сказал Борька.
– Может, до лета оставлю. А может, в лесу взорву. Спрячусь за дерево - и брошу. Знаешь, как долбанет!
– А ты умеешь с ней обращаться?
– Конечно, умею! Я, наверное, тысячу всяких военных книжек прочитал. Я очень люблю про войну. Так в тех книжках про такие гранаты все по порядку написано. Смотри, как надо. Значит, сначала вот этот рычаг прижмешь, - он прижал рычажок ладонью к рубчатому корпусу гранаты, - а потом за кольцо раз!..
Кольцо выдернулось вместе со стерженьком из горлышка и осталось в Борькиных пальцах, а внутри гранаты что-то слабо щелкнуло. Я даже воздухом захлебнулся, и все в глазах у меня пожелтело и поплыло куда-то в сторону. А по спине побежала противная слабость.
– Чепуха, не бойся, - сказал Борька.
– Пока не отпустишь рычаг, она не взорвется. Это рычаг боевого взвода, понял? А чеку можно вставить обратно.
Он стал засовывать стержень в отверстие в горлышке. Но стерженек почему-то не засовывался, и я увидел, что пальцы у Борьки начали дрожать, и дрожали все сильнее и сильнее. Скоро и сам он начал дрожать, да так сильно, что даже скамейка под ним заскрипела.
– П.
– . пон-нимаешь, - сказал Борька.
– Т-там эти д-дырки сдвин-нулись, и ник... ник-как...
Я не понимал, о каких дырках он говорит, но почувствовал, будто на меня наплывает какое-то душное облако, а к горлу подкатывается тошнота.
– Бо... Борька, а ч... а ч... а что же теперь делать?
– Держ-ж-жать... Р-рычаг держ-ж-жать. А то в... взорвется.
Он сжал гранату в руке с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
Теперь класс начал поворачиваться вокруг меня и слегка покачиваться, а я видел все будто из-под воды. И ноги стали какие-то мягкие, как кисель, и внутри меня все будто оторвалось от своих мест и опустилось в живот и там дрожало, как студень. И думал я только об одном: вот ведь никто, ни мальчишки, ни девчонки, ни Владимир Николаевич, не догадывается, что под крышкой парты в Борькином кулаке зажата холодная, ржавая смерть. Чуть-чуть отпустить рычаг - и она вырвется из этого железного лимона с ужасным грохотом, с дымом, с огнем, в щепки разнесет парты, высадит окна, и ты ни о чем даже не успеешь подумать... Какая она противная на вид, эта граната! Прямо смотреть не хочется. Надо же было додуматься принести ее в класс...
– К-колька... я не могу больше, - прошептал Борька.
– Пружина оч-чень тугая. Руку разжимает...
– Держи, дурак! Не отпускай!
Я обеими руками обхватил Борькин кулак, и мы замерли, прижавшись друг к другу.
И вдруг Борька прошептал:
– Шнурок! Выдергивай шнурок из ботинка. Быстрее! Я подержу. Сейчас мы его привяжем.
Я сразу догадался, что он хочет сделать, и все мурашки и вся слабость у меня мгновенно пропали. Молодчина, Боб! Сообразил!
Через несколько секунд Борька командовал:
– Пропускай вниз, под пальцы. Еще раз... Так. Сейчас мы ее, гадину, свяжем.
Шнурок был коротковатый, его едва хватило на три оборота, но мы все-таки притянули к корпусу гранаты страшный рычаг.
Борька слегка разжал кулак и сказал:
– Давай потуже!
Я хотел затянуть узел изо всех сил, но тут шнурок лопнул, граната вывернулась из Борькиной ладони, упала под парту и, грохоча, покатилась куда-то вперед, и все в классе обернулись в нашу сторону. А Владимир Николаевич замолчал и удивленно поднял бровь.
Борька вскочил и бросился к двери, крикнув страшным, звенящим голосом:
– Бегите все!
Я рванулся за ним, и в тот же миг на меня со всех сторон ринулась тяжелая, оглушительная темнота.
* * *
...Сначала я увидел ноги в блестящих ботинках и хорошо отглаженную длинную и твердую как железо стрелку брюк. Долго я смотрел на эту стрелку, прежде чем догадался, что лежу на диване в учительской и что эти ботинки и брюки Владимира Николаевича, который стоит надо мной. Рыхлая зеленая материя дивана под моим лицом остро пахла нашатырным спиртом. Волосы у меня на голове были почему-то мокрые. На стене громко, словно заколачивая гвозди, тикали часы. Я пошевелился.
– Очнулся, герой? А ну-ка, вставай!
– сказал Владимир Николаевич и крепко взял меня за плечо.
Я встал, но сейчас же сел обратно на диван, такими зыбкими и непослушными были ноги.
– Ты тоже вставай, голубчик, - сказал Владимир Николаевич.
И тут я увидел, что на другом конце дивана, сжавшись в комочек, лежит Борька с мокрым полотенцем на голове.
– Я больше никогда... честное слово, никогда...
– пробормотал Борька и открыл глаза. Он сбросил с головы полотенце, рукой потер лоб и опустил ноги на пол. Лицо у него было желтое, как после тяжелой болезни.