Рассказы
Шрифт:
Аварийный бот уже не понадобится. Час назад, когда я спал у изголовья незнакомки, она говорила сама с собой… и со мною. Теперь я смотрел на город и он казался мне нарисованным. На улицах не было видно движения, хотя по обочинам там и тут стояло много машин. Приглядевшись, я, наконец, увидел людей. Это были странные люди, хотя внешностью они мало чем отличались от нас. Они стояли на тротуарах, на галереях, окружающих здания, на плоских крышах, превращенных в сады. Они торчали, как застывшие манекены, и смотрели в какие-то трубки вверх, прямо на нас. «Город статуй», — подумал я. Но скоро понял, что ошибаюсь. Я попробовал наблюдать за одной «статуей», но она вдруг исчезла. Рядом возникла другая и тут же пропала. Я видел людей, пока они не начинали движение. То же самое было и с транспортерами: как только машины трогались, они исчезали из виду. Но главное — что я ничему не удивлялся. Я знал — это люди-молнии, их город, их планета — Мать, их светило — Отец.
Что же дальше? Что предпримут они, видя, как прямо на город падает страшный груз? И вдруг я понял: сейчас нас взорвут, пока еще мы достаточно высоко, и ударная волна от взрыва не достигнет поверхности планеты. Это — единственный, самый надежный и решительный путь спасения миллионов людей-молний.
Я деловито взялся за рычаги управления — попытка продемонстрировать выдержку… Самому себе…
«С этими рычагами в руках и полечу в тартарары», — усмехнулся я про себя. Но что-то было не очень весело. Наверно, я сжался в комок, спрятался, как улитка в раковину, — даже Валерий смотрел на меня удивленно. Взгляд его был красноречивее зеркала. И тут я рассмеялся по-настоящему. Даже лучше, если последний миг наступит во время смеха. Потому что страх — это смерть заранее. А улыбка, как птица. Она не исчезнет вместе с тобой. Только вспорхнет и будет носиться над миром, пока не отыщет родственную душу. Тогда опустится и снова станет улыбкой. То говорил во мне «поэтический дар», без которого, по мнению Розы, иноязычные люди не могут понять друг друга. Ведь я ее понял! Мы на Земле понимаем друг друга давно. Не знаю… у нас все вышло как-то само собой, постепенно. Мы над этим не очень задумывались.
Я накренил корабль, чтобы нас отнесло чуть подальше. Но то была лишь игра: на ручном управлении нашу махину держать невозможно. Грузовоз покачнулся, готовый перевернуться. Я снова включил автоспуск и взглянул вниз, потом на экран. Чего они медлят? Еще немного и взрывать будет поздно… Да нет… Уже поздно!
Теперь я не отрывал глаз от экрана. Под нами разворачивалась панорама центра города. Картина непрерывно менялась. Это было знакомо. Динамическая архитектура давно известна. Мы тоже научились строить города, как меняющиеся декораций. Можно удалить здания, чтобы расширить площадь. Или на месте площади воздвигнуть гигантский амфитеатр. Теперь лицу города свойственны и неповторимые черты… и способность менять выражение.
Но у этого города смена выражений происходила так быстро, что напоминала гримасничание. Колоссы поднимались наклонно на угловатых шарнирных опорах. Точно гигантские задумчивые кузнечики, они то складывали, то расправляли необъятные полупрозрачные крылья. Эта архитектура колченогих опор и нависающих скалообразных тел показалось мне дешевым трюкачеством. Панорама быстро приелась. И я опять сосредоточил внимание на обитателях. Они, как и раньше, появлялись, чтобы тут же исчезнуть. Некоторые стояли по двое, прижимаясь друг к другу. Иногда они пропадали не сразу, а постепенно, как плавно набирающий обороты винт допотопного вертолета. Теперь люди-молнии почти не прикладывались к своим зрительным трубкам, не задирали головы вверх — в нашу сторону. Очевидно, мы уже не представляли для них объекта внимания номер один — примелькались. Я хотел обидеться, но не смог: в беспечности людей-молний было столько нашего, человеческого! Теперь и сам город стал немного понятней. Я принимал его, как незнакомую музыку или живопись. Слишком новое всегда раздражает, вызывает инстинктивный протест. Но, если оно талантливо, если в нем — благородство и искренность, то постепенно оно укрощает и приучает к себе. До меня вдруг дошло, что движения крыльев исполинских кузнечиков, скорее всего, соответствуют циклам жизни обитателей города. Бодрствование — крылья сложены, и солнце на улицах. Сон — крылья распущены веером, и город в прохладной тени. Красота постигалась через целесообразность. Колченогими кузнечиками можно было любоваться, как любуются годовыми кольцами на срезах деревьев, узорами мрамора, человеческим телом. Я уже не верил, что творцы этого умного мира легкомысленно обрекли себя на гибель. Они, наверняка, что-нибудь придумают, или уже придумали и теперь приводят свой замысел в исполнение. Но я опять не мог удержаться от соблазна подумать за них.
На оставшейся капле «керосина», в лучшем случае, нам удастся дотянуть до окраин, но и тогда не меньше половины города будет снесено взрывом. У людей-молний совершенные летательные аппараты. Они найдут способ отбуксировать наш корабль подальше. Может быть, нас уже подцепили, да так ловко, что мы этого не замечаем.
Я взглянул на высотометр и похолодел: до поверхности оставалась тысяча метров! Под нами — городские окраины. Уже не нужен телескоп:
Не уничтожив корабль на безопасной высоте, люди- молнии показали, что несколько десятков минут нашей жизни для них дороже камней огромного города. Но эта мысль не принесла утешения. Грузовоз уже пролетал над самыми крышами. Они мелькали под нами, и невозможно было ничего разглядеть. Еще секунда и под нами — широкий луг, что-то вроде площадки для игр. Высота двести метров. Сейчас будет взрыв. Я взглянул на Валерия: бледные губы сжаты, и все… Так держатся перед стартом в неведомое… Хотелось смотреть и смотреть. Взгляд упал на экран телескопа. Я не мог оторваться: у дома стоял мальчонка — лет трех по земному понятию — и смотрел в нашу сторону. Пальчик, забытый в носу, выдавал мыслителя. Чуть поодаль я видел еще карапузов. Это было непостижимо! Выходило, что люди-молнии не покинули город и не думали об угрозе взрыва! Не волновала их ни наша судьба, ни своя собственная! Как было в это поверить?! Я представил себе глаза моей Розы. В ушах зазвучал ее голос: «Он был бы счастлив узнать, что человек может стать бессмертным. Надо только перешагнуть тот порог…» Что ж, и мы когда-то перешагнули его. Это было давно. Мы знаем, как прекрасна жизнь без увядания! Как вообще прекрасна жизнь! Мне казалось, что так думают и здесь… Я ошибся!
— Барахлит указатель «керосина», — неожиданно доложил мой помощник.
— И пусть барахлит… — отозвался я. Но когда взглянул на приборную доску… точно развернулась во мне туго скрученная пружина. С остервенением бросил я на себя рычаг старта… и, оглушенный, на миг потерял сознание… За звездолетом вырос огненный луч… На его острие уносился в зенит наш корабль.
Валерий уже набирал программу перехода к Земле. А я не мог отвести взгляда от шкалы указателя «керосина»: прибор сообщал, что на борту — полный заряд концентратора пространства.
Определить наш способ передвижения, построить зарядную станцию и в последний момент успеть передать нам заряд — что еще могли сделать для людей… люди?! Жаль, что наша громадина не могла тут приземлиться.
Я долго смотрел на крохотный голубой оазис, уплывающий в звездную даль. Он провожал нас веселым светом жилья. Я думал: чего стоит моя бесконечная жизнь, если нам никогда не дано быть вместе? О, как хотелось бы верить, что будет день, когда в развороте пространства я снова увижу тебя… мой легкокрылый цветок!
МОЕ ИМЯ ВАМ ИЗВЕСТНО
Пассажирский лайнер «Китеж» вышел в очередной транспланетный рейс. И когда Земля осталась далеко за бортом, Эрзя ощутил спокойствие, какого не знал уже долгие годы, — годы, прожитые напрасно, без всякой пользы для людей. Теперь он добровольно обрек себя на изгнание.
Впереди его ждала неизвестность. Возможно, на какой-нибудь далекой планете он сможет заняться простым трудом, не требующим от человека способности предвидеть будущее. Не пытаясь больше предвосхищать события, Эрзя настраивал себя лишь на длительное путешествие с неопределенным концом.
Уже то, что ему удалось выполнить задуманное и покинуть Землю, воспринималось им как неплохое предзнаменование. Наконец-то он сумел подавить в себе несбыточные надежды, рожденные мифом о всемогущем человеке. Именно мифом — только так он относился теперь ко всему, что слышал об Исключительном.
Эрзя слишком долго искал встречи с этим сверхчеловеком. Но разве в жизни кому-нибудь доводилось встречаться с героями сказки? Во всяком случае, не такому отпетому неудачнику, как Эрзя. Где только он не пробовал свои силы! Обладая великолепной памятью, он как губка впитывал в себя знания, но пользы от этого было мало. Эрзя ушел из геофизики, когда предсказанное им землетрясение по какой-то причине не состоялось. Сокрушительный удар ему нанесла медицина. Первому же своему больному Эрзя поставил диагноз неизлечимой болезни. Всю ночь он просидел у постели больного. Никогда раньше мозг его не работал так живо. Он словно переселился в дремучие дебри биологических структур, проникнув в сокровенные их глубины. Мысленно Эрзя проследил весь ход болезни и составил для себя четкую последовательность событий, происходивших в гибнущем организме. Но что стоили все эти муки, если наутро консилиум специалистов нашел у больного лишь признаки крупозного воспаления легких с некоторыми осложнениями, искажающими диагностическую картину.