Рассказы
Шрифт:
С такими словами в душе бросался он на врага, побеждал его, жив остался и вернулся домой. А тут, на родине, заваленный непосильной работой в обедневшем за войну колхозе, угнетенный мыслями о том, как прокормить детей, как вылечить свои раны, забыл он высокие слова, как-то погасли и стерлись они с его души. И не смог он понять, что слепая его племянница Кайчи в своем убогом, холодном дымном аиле готовит новых батыров, выковывает их сердца для грядущих, еще более грозных битв, воспитывает, закаляет их в духе предков.
Может быть, и потому, что у нас есть такие героические
И не сказания ли сделали алтайцев — народом, не сказания ли вывели нас из тьмы веков и поставили Людьми среди Людей, равными среди равных?..
* * *
В мой последний приезд Кайчи поделилась радостью: оказывается, два ее сказания скоро будут напечатаны в книге, в очередном томе «Алтай баатыр-лар».
(Вознаграждение за них она так и не успела получить, институт все тянул, не торопился с переводом, а Кайчи перед самым Новым годом простыла и в три дня померла).
— Я снова буду рассказывать о батырах, — бодро говорила она, подкладывая полешки в печурку. — А кто хочет, пусть записывает за мной. Сейчас мы с тобой чай сварим, хороший чай, из Чуи. Сестры принесли. Найди-ка там торбочку с талканом, ребятишки ели, не знаю — куда положили... Вот так и живу... Недавно теленок у меня запоносил, так еле выходили его крепким чаем...
Теперь сказания Кайчи слушали новые ребятишки. Они не рыскали по деревне в поисках дров. Топливо подвозил колхоз. Да и любой тракторист от доброты душевной мог попутной дорогой подкинуть старушке сушняка.
— Помню, до войны еще записывал мои сказки один приезжий. Я ему рассказала про то, как батыр отправился на охоту, а он почему-то записал — не на охоту, а по дрова. Ну, говорю ему, это не батыр, не мое сказание, и записали вы все это не с моих слов... Он собрался и уехал. А после войны еще один приезжал и все записывал, записывал. Я его просила, чтобы имя мое нигде не печатал. Жизнь всяко могла повернуться, мало ли что... Тот человек запишет и уедет, потом снова приедет, опять записывает. Он мне как-то козлиных лап для сапог привез. Другой раз — выдру для шапки. Племянники пересказывали мне из книжки, похоже — я рассказывала, мои слова... Пускай, мне не жалко. Я еще много знаю...
Когда я вышел из избушки, была темная ночь. Небо было матовое от многочисленных звезд. От печей по деревне тянуло дымом. Яркие окна слепили глаза. Было тихо, даже собаки почему-то не лаяли. Мне показалось, что я побывал на древнем Алтае, окунулся в давние времена, навестил своих предков...
А вскоре наша Кайчи умерла. Навсегда ушла в свой мир, навеки унесла с собою многое нерассказанное, неуслышанное...
И кого в этом винить? Только самих себя...
Осталась она в памяти людской, в моей памяти. Я и сегодня слышу ее слова:
— Меч свой огненный, повернувшись направо, наточил батыр об солнце, меч свой пламенный, обернувшись налево, заострил воин об луну...
Какой же это богатырь! И сколько в нем силы! Как несгибаем его дух! И каким смелым воображением рождено это сильное сравнение!
КАК
Перевод с алтайского А. Плитченко
1
Болот из рода Очы с трудом великим взобрался на вершину священной горы Сюмер-Туу и замер. Дожил он до сорока лет, какого-никакого ума набрался, но то, что открылось его глазам, никогда не видел Болот из рода Очы и увидеть не думал. Даже совсем забыл про горного козла, которого ранил, за которым из последних сил гнался, из-за которого посмел забраться сюда, на вершину горы Сюмер-Туу, в место заповедное, страшным заклятьем закрытое для любого смертного.
Осмотрелся Болот и поразился увиденным: вниз по склонам горы глубокая зима залегла, снега белые, наледи, а тут — на самой макушке горы, вокруг ямы величиной с основание юрты — зеленое лето! Да, да, живое лето! Оттуда, из ямы, течет теплое дыхание, ласковой волной обволакивает лицо Болота, а по краю ямы — цветы, и каких только нет! Со всех долин Алтая собрались они, склоняются друг к другу, перешептываются, смеются, и каждый тянется вверх, чтобы видно его было издалека. Тонко позванивают их колокольцы. Пчелы жужжат, шубы свои шмели отряхивают.
Что же это за яма такая?
Слышал Болот, есть где-то Двери Земли и только через них можно попасть в нижний мир, во владение злого Эрлик-бия, который, усы свои за плечи закинув, ездит по черной реке в лодке без весла. Может, это и есть те самые двери? Как бы тут не сваляться ненароком, как бы не скатиться в нижний мир!
Ущипнул себя Болот за щеку — больно. Значит, не спит. Хлопнул ладонью по ноге, ударил кулаком в грудь — все чувствует как наяву. Глаза протер, и так далеко, так ясно видится вокруг вся земля его родная, где родился и рос, жил и охотился. Там — горы и подлески, там — долины и распадки, скалы, утесы, холмы и поляны...
Видит он далеко внизу чистое, как молоко, озеро Сют-Кёль, а на берегу его, у подола таежного чернолесья стоит юрта Болота — маленькая, с сердечко величиной, и дымок над нею тянется синей живой жилкой. И жена его — лучшая из самых хороших, луноликая Ай-Билдирлу отгребает снег от дверей сарая. Сын его единственный, как головка у лука, меткий стрелок Соолон-Мерген долбит прорубь для водопоя. И нежная, точно бархат, дорогая доченька Кумижек-Ару, из-за которой увеличится его родня и глазам откроются новые земли, гонит к проруби коров да овечек…
Но как уйти, не заглянув в яму? Стоять у приоткрытых дверей и не узнать — что там за ними — разве это возможно?.. А если... Ну что же, все мы смертны, всех один конец ждёт... Недаром говорят: конь не золотой, когда-то суждено ему пасть, мужчина не бессмертен, когда-то суждено ему погибнуть.
Отвязал Болот правую лыжину, прислонил к лиственнице, глянул — да ведь она — шаманская! Как же он сразу-то не заметил! Густые мхи на ветвях, толстые наросты на стволе, а на нижнем суку — череп лошадиный и четыре мосла с копытами — старые, белые... Может, горных духов тут ублажали, а может быть, тут пала лошадка охотника-бедолаги...