Рассказы
Шрифт:
— А пока этого не произошло, ты жопу себе намыль, а заодно и нам с замом мыла пришли.
— Мы тут мечемся, как штурман в узкости (поговорка: «Слева буй, справа буй, штурман мечется, как хуй»), а этот мудак со своей блядью по Севастополю гуляет! — никак не может успокоиться командир, после чего он кричит:
— ВЫЕБУ И ВЫСУШУ!!! ГУЛЯЕТ!!! ОН ГУЛЯЕТ!!!
— Уже не гуляет! — говорит вошедший начальник штаба. — Уже сидит! Вот телеграмма из Севастополя. Грамотный он насчет уголовного кодекса. На третий день сам
По прибытию лейтенанта Рустика переводят на звено десантных катеров с понижением.
Решение мудрое, потому как от катерников удрать ничего не стоит.
Теперь день командира звена начинается с поисков доблестного лейтенанта, при этом он непрерывно, даже во сне, ругается матом.
А Рустик Сухов в это время оборудовал в заброшенной казарме себе конуру и впал в спячку.
Там его и обнаружил командующий, которого в эти развалины привела страсть к строительству.
Все без исключения командующие обуреваемы этой страстью. Построить ничего путного они не могут, а избавиться от жгучего желания увековечить себя в монументальном строении не хотят.
Вице-адмирал Касымбеков, наш командующий, полнейший мудак и недоумок, например, построил на месте гидродрома площадь героев, представляющую из себя плац, с одной стороны которого воздвигли бетонную стену и укрепили на ней бронзовые барельефы каспийцев, Героев Советского Союза, отлитые на нашем СРЗ — проще говоря, заводе, и потому эти рожи мало чем напоминают человеческие лица.
Из середины плаца слепым отростком выступает пирс нашего дивизиона, у основания пирса — рубка дежурного, на нее без слез не взглянешь.
Сам командующий своим творением доволен, и когда речь заходит о площади, бормочет: «Площадь имени меня!»
Вот этот строитель и обнаружил спящего Сухова в развалинах казармы.
— Мы вам не мешаем? — спрашивает командующий
— Нет, нет, товарищ командующий, можете продолжать, — сразу же засыпает Рустик.
— Ну, спасибо! — говорит командующий и величаво удаляется. Не адмиральское дело с лейтенантом разбираться.
Через несколько минут весь наличный офицерский состав с ломами и баграми наперевес несется к логову Сухова. Возглавляет забег лично комдив. Все включаются в работу по сносу казармы.
— Не будите эту сволочь, — шепотом командует комдив, — Может его стеной завалит? — в голосе его слышится надежда.
Казарму снесли быстро.
Под обломками Рустика не нашли.
ТУМАН
Туман был потомственным моряком. Его отец, корабельный пес Бом, жил на борту со щенячьего возраста, был полноценным членом команды, а разумностью превосходил большую часть экипажа. Он даже несколько раз спасал корабль. Однажды он обнаружил поступление воды внутрь корпуса и приволок к месту течи командира, а потом корабль загорелся у пирса, и Бом позвал на помощь соседей.
Так что умом Туман пошел в папу, а статью — в маму, настоящую овчарку.
Посторонних он на корабль пропускал только по особому распоряжению, но, что интересно, когда я пришел знакомиться с кораблем перед назначением, пропустил меня — сразу понял, это новый хозяин.
Я несколько ограничил его свободу: он теперь не мог завалиться просто так на командирский диван или зайти в кают-компанию во время обеда, а еще при желании подняться на мостик, он спрашивал разрешения, то есть вопросительно лаял.
Вы думаете, что я занимался его дрессурой? Вовсе нет.
О своем решении я ему просто сказал, он выслушал, и за те семь лет, что мы с ним служили на одном борту, ни разу не пытался нарушить этот запрет.
Он прекрасно понимал человеческую речь, чем выгодно отличался от многих военнослужащих.
Как-то ко мне зашли приятели, и мы пили чай в каюткомпании.
Туман подошел к комингсу перед дверью и остановился, его привлек запах рыбных консервов в томате — его любимое лакомство.
— Держи, — выставил я в коридор банку.
Он быстренько расправился с рыбкой и собирался уже повернуться и уходить.
— Эй, Туман, — сказал я, — что о тебе народ подумает? Ни тебе спасибо, ни до свидания! А банку кто за тобой убирать будет?
Туман вернулся, кивнул всем, взял в зубы пустую банку и удалился. Ребята обалдели. Они никак не хотели верить, что это не показуха и Туман понимает человеческую речь.
Правда, он не всегда сразу исполнял то, что ему говорили другие, а подходил ко мне и смотрел в глаза: мол, повтори, должен ли я это делать.
Если я повторял все слово в слово, то он делал, а я ему говорил:
— Видишь, Туман, до чего дошло, я при тебе переводчиком состою!
И Туман кивал головой.
Больше всего он любил купаться в море. Стоило нам только прийти в район работ и встать там на якорь, как он занимал место у фальшборта, где мы устанавливали водолазный трап, и ждал разрешения купаться.
В воду он прыгал с трехметровой высоты, ему бросали спасательный круг, на который он немедленно взбирался.
Глубина под килем семьдесят метров, вода — как слеза, прозрачная.
Экипаж купается посменно, чтоб за всеми было удобно наблюдать.
Главное, чтоб матросы не столкнулись, прыгая в воду один за другим.
Вот почему запрещалось прыгать очередному, пока предыдущий не вынырнет, и только Туман нарушал запрет. Перед купанием он утрачивал способность хоть что-то понимать, скуля и повизгивая, устремлялся за первым же прыгнувшим за борт и зачастую оказывался у него на спине, молотя лапами.
У фальшборта у нас дежурят обычно два хороших пловца, а на рострах восседаю я, вертя башкой во все стороны — мне так всех видно.