Расследование
Шрифт:
«Ну что же ты?..» – Она ждала, что я присоединюсь, но я всё выдерживал и выдерживал паузу, опасаясь скорой и неприятной развязки. – «Сейчас. Но я совсем чуть-чуть.» – Я взялся за стакан, и она сразу стукнула донышком своей посудины по краю моей, и пока она выпивала, сладко зажмурившись, я чуть-чуть пригубил и поставил стакан на стол. – «Но мы ещё не всё выяснили.» – «Это ты о чём? О том же самом?» – «Ну да. Что же он такое делал в те несколько вольных месяцев, о чём никто нигде не упоминает, и о чём вы сказали так пренебрежительно, и, можно сказать, сурово?» – Она недовольно смотрела на меня, почти скорчив гримаску, получившуюся совершенно несознательно и против её воли. Гримаса постепенно исчезла, но недовольства, похоже, оставалось ещё слишком много. – «И охота тебе всё лезть и лезть туда, сам не знаешь куда. Иди-ка ты лучше ко мне.» – Она оставила стакан и развела в стороны руки, готовясь принять меня, но я игнорировал предложение. – «Не хочешь? Ну тогда я сама к тебе сяду.» – Она неожиданно шустро вскочила и почти плюхнулась мне на колени, так что я оказался вдавлен в кресло. Но это было не всё, это было начало: она какое-то время вертелась из стороны в сторону, устраиваясь удобнее; потом она повернулась ко мне лицом и опять улыбнулась, обдавая перегаром. Судя по всему, она уже была поддатой, когда я пришёл, но данное обстоятельство я заметил только сейчас: держалась она очень хорошо. – «Ну зачем так? Вы всё-таки тяжёлая.» – «Ах, мой птенчик уже устал, но не может же он обидеть бедную тётю, которая угостила его к тому же такой
«Так вы не хотите мне помочь?» – Она лениво зевнула, и мне осталось только гадать, что означает такая реакция: то ли она значила подтверждение, то ли на самом деле ей было всё равно, и просто она не хотела отвлекаться; при любом из вариантов следовало заканчивать встречу, пока она не зашла слишком далеко. – «Вы тогда лучше встаньте: а то мне тяжело.» – «Как? Встать? Это что же – я тебе не нравлюсь?» – Я помотал головой. – «Брезгуешь, значит?» – Я молчал. – «Ну да: зачем тебе нужна какая-то старуха.» – Она скорчила рожу, сморщившись и на самом деле превратившись в старуху, и приблизила лицо ко мне: вблизи оно выглядело, как может выглядеть лицо пятидесятилетней женщины, и все украшательства, скрывавшие на большом расстоянии горькую и неприятную правду, теперь пропали и стали невидными: это была маска старой опустившейся женщины, глазки которой нетвёрдо и неуверенно бегали из стороны в сторону. Мне стало даже жалко её, не рассчитывающую на доброе, и, возможно, единственным светлым пятном в её жизни оставалось недолгое совместное существование с Р., приносившим, как мне казалось, только свет и радость другим людям. Теперь следовало попрощаться и тихо уйти, чтобы оставить в памяти женщину, ставшую первой женой моего героя и кумира: что-то же было в ней такое, что по-настоящему привлекло и остановило Р., и хотя сейчас она, конечно, уже далеко ушла от себя самой тридцатилетней давности, ради Р. надо было оставить о себе хорошую память.
«Вы всё равно меня не напугали и не напугаете.» – Она резко откинулась и уже со странной улыбкой смотрела мне в лицо. – «Разве я хотела напугать такого милого мальчика? Ты всё неправильно понял.» – «Ну почему же? Я понял «всё» правильно.» – «И в чём же дело? Может быть, мы предпочитаем водочку?» – «Извините, мне надо идти. Я сегодня ещё занят. А водку я вообще терпеть не могу.» – Используя момент неприязни, я хотел приподняться, но она не пустила, вцепившись руками мне в рубашку, а когда я попробовал встать, держа её на руках, она так впилась в кресло, повизгивая и пыхтя от усилий, что я почти сразу бросил дело. – «Ну что вам от меня надо?» – «А? Это уже другой разговор.» – Теперь она выглядела строже и суровее, почти как гордая хозяйка, имеющая дело с просителем. – «Ты, главное, расслабься и успокойся.» – «Но у меня действительно сегодня есть дело.» – «Да?» – Она задумалась. – «Ну хорошо, у такого красивого мальчика наверняка есть какая-нибудь близкая знакомая?» – «Есть.» – «Я так и думала. Но нельзя же, чтобы всё доставалось только кому-то одному, это же несправедливо.» – «Не ваше дело.» – «Как раз очень даже моё, потому что нечасто у меня в гостях бывают такие… симпатичные и приятные молодые люди.» – Похоже, она всерьёз рассчитывала на то, вокруг чего распространяла полупрозрачные намёки и подсказки в течение всей беседы, и надо было выбирать: прорываться силой или соглашаться с таким немного унизительным для меня условием. Скандал казался нежелательным, ведь она могла сделать его достоянием гласности, и тогда на одного врага в моём нелёгком деле стало бы больше, другой же исход мог тоже иметь неприятные последствия: если бы Б. или А. услышали о таком казусе, они могли перекрыть мне доступы и возможности, преподнеся событие в подходящем свете. Оба исхода вели к неудаче, и виновником была пожилая опустившаяся баба, явно перепившая и зашедшая через край.
«А вы не боитесь, что об этом узнают люди, причастные к Р.: я имею в виду хранителей его памяти?» – Если простые уговоры на неё не действовали, следовало попробовать шантаж, пока в лёгкой форме. Она сощурилась и коротко рассмеялась. – «Пускай знают. Я что, не имею права на личную жизнь?» – «В таком виде – нет.» – «Я на всё имею право.» – Неожиданно она приблизила лицо и поцеловала меня: я немножко дёрнулся, и поцелуй пришёлся на подбородок, но хватку она ослабила, и я быстро поднялся и отбежал в угол комнаты. Немного растерянная она сидела, раскорячившись в кресле, и потирала бок, который я зацепил при броске. – «Ну что ты делаешь, дурачок, я всего лишь хотела тебя поцеловать.» – «Обойдусь без ваших поцелуев. Кстати, мне пора.» – Она сразу всполошилась и выскочила из кресла. – «Ну зачем так спешить, подожди, у меня ещё есть кое-что.» – Она открыла нижнюю дверцу серванта, где находились запасы спиртного, и полезла вглубь, гремя бутылками в поисках чего-то нового. – «Где же она была? Ещё на прошлой неделе оставалось больше половины.» – Она бормотала, но уже совсем тихо и непонятно для меня, а я примеривался к тому, чтобы быстро взять сумку и подбежать к входной двери, и не попасть в цепкие объятия хозяйки, но она закончила раньше. – «Вот же она. И как я с самого начала забыла? Это только для самых дорогих гостей.» – Она держала в руке длинную здоровую бутыль, в которой я распознал обычную ёмкость для «Наполеона», и, надо думать, именно «Наполеон» был предназначен для самых дорогих гостей. – «А я его всякой ерундой пою.» – «Меньше чем на «Хэнесси» я всё равно не соглашусь.» – Довольная успехом поисков, она уже улыбалась, но потом удивлённо застыла. – «Где же я тебе этот… «Кенеси» достану? Ларьки у нас только на станции.» – «В ларьке вы вряд ли его найдёте.» – «Ну тем более. Так что давай уж пусть будет «Наполеон».» – «Тогда мне пора. Спасибо за угощение. И за информацию тоже.» – Я пошёл к сумке, лежавшей на столике, прикидывая, насколько серьёзно настроена хозяйка и много ли сил придётся затратить на окончательный прорыв, но совершенно неожиданно в дверь зазвонили и забухали ногами. Ломился явно мужчина, но насколько это было серьёзно и в какой степени он имел право на подобное, я не знал, а в реакциях хозяйки было тоже нелегко разобраться: коньяк она поставила на стол рядом с едой и другой бутылкой, и уставилась на дверь, похоже, совершенно не готовая к новому визиту.
Я освоился первым: подбежав к двери, я приподнял собачку замка: гость не ожидал подобного, он вломился и по инерции сделал несколько шагов внутрь, не заметив меня, и уже боковым зрением я увидел сжавшуюся и испуганную хозяйку, поставившую перед собой стул: скорее всего для защиты. Гость же совершенно не стеснялся: уже обернувшись, я смотрел, как он кроет её грязными матерными словами, но, похоже, она привыкла к такому, и опасалась она не слов, а самого гостя. Мужичонка выглядел лет на десять моложе, и преимущество в силе было явно на его стороне: он двигался быстрее, и если бы не моё присутствие и движение, которое я сделал, собираясь забрать сумку, то хозяйке могло достаться намного сильнее. – «Ах ты, вот ты где спрятался…» – Он заметил меня. – «Тихо, тихо, я пришёл по делу, а теперь ухожу.» – «По делу?! Знаю я ваши дела. А ты, потаскуха такая…» – Он раскатывался дальше, обращаясь снова к хозяйке и не стесняясь в выборе слов и определений, а я осторожно и незаметно для него подобрал сумку; теперь он выглядел потише, первый натиск уже прошёл, зато из воплей и криков можно стало кое-что понять: мужичонка оказался официальным сожителем Ирины Ивановны, которая вела себя при нём достаточно свободно и раскованно, и после короткого перечисления её любовных похождений можно было сделать вывод, что я очень легко отделался. – «Извините, я пойду.» – Я не стал прислушиваться к тому, что кричал дальше расходившийся гость, и закрыл за собой дверь. Непонятно как я спустился и выбрался из дома: было жуткое настроение и усталость, как будто я таскал мешки с цементом, и запах бормотухи пропитал всё вокруг и долго не выветривался, когда я шёл по дороге к станции, и единственным, что давало мне силы и надежду, был новый адрес, который я смог выцарапать у слишком любвеобильной и благожелательной хозяйки: с его помощью я надеялся получить информацию такой глубины и достоверности, какую не смогли бы обеспечить десяток завучей и других узких специалистов по жизни и творчеству моего героя и кумира.
На этом мои дела не закончились: сразу после возвращения домой я сделал попытку определить корни и источники грозящей мне опасности. Если виновато было издательство, то угроза исходила от А., чьё имя не нуждалось в представлении, и в таком случае требовалось продолжать поиски возможного союзника, могущего принять мою работу для печати. Я дозвонился сразу, всё та же секретарша сидела у телефона на другом конце и пыталась понять, что же мне от неё надо. Немного завуалированно я прощупывал почву и её отношение ко мне, но никаких изменений по сравнению с позавчерашним днём мне обнаружить не удалось, и, видимо, никаких новых инструкций по поводу обращения со мной она не получала. Это казалось добрым знаком и – судя по всем – издательство и зам генерального не были замешаны и виноваты в позднем звонке с угрозами. Надо думать, неприятности шли от завуча из школы, не захотевшей упустить из вида такой случай, и наверняка её сильно подогрел скандал, случившийся перед моим бегством. Вполне возможно, что мотивы мести могли возникнуть и у членов комиссии, особенно если у мужчины с усиками не получилось то, на что он так надеялся, и совместные усилия могли помочь им выйти в конце концов на мою газету, и тогда уже дело зависело от реального влияния и власти, которыми обладали новые враги. Судя по всему, им удалось поговорить с моим главным редактором, ведь откуда ещё они знали, что я собираюсь делать книгу: остальные варианты были проверены, или слишком уж невероятным совпадением стала бы утечка по другому каналу. На следующее утро я собирался заглянуть в другое издательство, сейчас же я решил попробовать телефон друга Р., полученный утром: если бы удалось договориться о встрече во второй половине дня, то день можно было бы считать не потерянным напрасно.
Я позвонил и с надеждой вслушивался в длинные гудки, но реакции не было: возможно, друг Р. ещё не пришёл домой. Через полчаса я сделал то же самое; результат повторился. Весь вечер я пытался достать У., но он, похоже, где-то прятался или просто его не было в городе. Я старался не думать, что первая жена Р., возможно, надула меня или случайно подсунула не тот телефон: второй визит мог слишком дорого стоить. Тогда я прикинул, куда ещё имело бы смысл сходить во второй половине дня: на очереди стояли последняя жена Р., его театр и театральный институт, который он в своё время закончил. Жену я решил оставить на будущее: два дня подряд сложно было переваривать общение с самыми близкими Р. людьми. И театр, и институт находились недалеко от центра, хотя и в разных концах, но логичнее было начать с института, тем более что и новое издательство располагалось где-то в пределах Садового кольца, и поиски не могли стать слишком сложными.
Но на следующее утро меня ждала неудача: после предварительной беседы с секретаршей мне так и не удалось проникнуть дальше её кабинета, и результатом оказались лишь невразумительные и ни к чему не обязывающие обещания и пожелания. Мой собеседник в первом издательстве оказался прав: никого не интересовал живой и честный образ Р., одного из лучших актёров недавнего прошлого, и даже если бы с собой у меня была уже готовая рукопись, то вряд ли она могла кого-то заинтересовать в этом месте. Возможно, я ошибался, но скорее всего именно оно занималось распространением самой грязной и тяжёлой порнухи, и начальная заинтересованность – проявившаяся несколько дней назад – видимо, была вызвана ошибкой. Ошибка оказалась выявлена, и оставалось только смириться и отправиться дальше – в театральный институт, многообещающее учреждение, в котором страдал и мучился будущий король сцены, одна из ярких личностей последних десятилетий.
То, что он мучился и неоднократно находился в подвешенном и неопределённом положении, было мне известно из статей Б., поскольку в главной биографии такие невыгодные подробности опускались и могли бы показаться даже странными на общем фоне. Тихая идиллия, судя по книге, продолжалась в течение всех пяти лет обучения на актёрском факультете, хотя совершенно точно я знал, что в конце первого и второго курсов Р. попадал в тяжёлое и опасное положение; судя по всему, отцовское влияние сказывалось в конце концов и в данной ситуации, и он выкарабкивался и спасался от окончательного вылета на обочину жизни, где вряд ли смог бы чего-то достичь. Вынос тела так и не состоялся, но, видимо, ситуация благотворно подействовала на его отношение к учёбе, и больше он уже не зависал над пропастью. Если бы кто-то сказал тогда педагогам, что это их лучший и самый талантливый ученик, они вряд ли согласились бы, и убедиться имели шанс только те, кто дожил до его скоропостижной гибели: сколько сразу тогда вылезло певцов осанны и курителей фимиама, только почему-то раньше они находились в тени и тихо молчали. Те же самые люди, которые недовольно морщились при виде постоянного двоечника и хвостиста, могли после его смерти часами говорить и вспоминать истории и смешные случаи, где оказался замешан Р.; «посмотрите, он был другом Р.» – и сразу человек делался знаменитым, превозносясь даже выше Р. в период его бурной и насыщенной жизни и работы, когда даже на такие приглашения у него не всегда хватало времени; потомки вели себя благоразумнее и почти никогда не отказывали, тем более что и свободного времени и пространства у них было намного больше, и почему они должны были отказывать в том, что шло им на пользу? Это выглядело как восполнение недополученного Р. при жизни, и хотя неизвестно было, как сам Р. отнёсся бы к таким заходящим уже за край акциям и действиям, никто, естественно, не протестовал.
Почему же с такими сложностями проходила учёба Р. в том самом месте, о котором мечтали многие? Насколько мне было известно, в институте он тоже не отличался излишним прилежанием, хотя никто не мог обвинить его в халтуре или недобросовестности, просто его нетерпимый и вредный характер начал проявляться уже в полной мере: обстановка и специфика заведения дозволяли некоторые вольности, и он максимально их использовал, не считаясь даже иногда с приличиями. Мне было известно об участии Р. в нескольких розыгрышах, самый безобидный из которых выглядел примерно таким образом: находясь в неглубоком подпитии вместе с друзьями, они собирались у телефонной будки и набирали случайный номер. Хотя номер мог оказаться и не случайным: жертвой могла стать квартира кого-то из недоброжелателей; игру Р. обычно брал на себя: строгим изменившимся голосом он спрашивал хозяина квартиры – кого-нибудь из взрослых – и, представившись служащим коммунального хозяйства, предлагал проделать несложную последовательность действий: достать где-нибудь верёвку или шланг, привязать его к батарее или трубе отопления – и затем, когда растерянный хозяин интересовался – что же дальше? – следовал совет засунуть другой конец понятно в какое место. Не исключались и варианты, но за последним указанием трубка бросалась, и компания со смехом и ржанием шла продолжать веселье к кому-нибудь на квартиру. Всё проходило благополучно до тех пор, пока однажды Р. не пришла в голову идея повторить номер с одним из преподавателей: но не на того он, видимо, напал, и педагог быстро разобрался в ситуации; состоялся неприятный разговор, и только профессионализм и гуманное отношение спасло будущего героя: педагог оценил уровень и простил избыточную грубость и нахальство ученика, запретив ему дальше использовать свою находку. Неизвестно было, прекратил ли на самом деле Р. своё телефонное хулиганство, или стал просто изобретательнее и хитрее, но больше он не попадался и благополучно смог доучиться до последнего курса.