Рассудите нас, люди
Шрифт:
Лиза обошла стол, направляясь за перегородку.
— Что мне чужие люди! Им дела нет до моего горя...
Голова отца поникла над столом. Он не знал, что предпринять. Иван молчал. Из-за перегородки доносились всхлипывания Лизы, утешения матери.
Возможно, сцена эта показалась Жене дикой, немыслимой, но она не смела встать и убежать, даже пошевелиться боялась.
Молчаливое ожидание момента, когда войдет Семен, было тягостным.
Он явился легкий, нетерпеливый и оживленный. Встал
— По какому поводу праздник? — скользнул по Жене наметанным взглядом,уронив блудливый смешок.
– Уж,не свадьба ли?
Более глупой и неуместной шутки трудно было придумать.
Руки Жени соскользнули со стола,она строго выпрямилась.Надменный,брезгливо-пронзительный взгляд ее утихомирил, даже смутил Семена.
Он переступил с ноги на ногу. Иван сказал ему:
— Алешу в институт приняли.
— А-а... — протянул Семен снисходительно шутливо, а мне в этом «а» пocлышaлocь недосказанное, точно он о чем-то догадывался.
— Поздравляю!..
Иван налил стопку водки:
— Выпей.
— Не могу. Мне работать еще полсмены. Закушу с удовольствием. Пойду умоюсь.
Отец остановил его:
— Погоди.
Семен насторожился.
Отец смотрел на свои руки, туго сцепленные, каменные.
— Долго ты будешь издеваться над женой?
Не мила стала — оставь ее, уходи.
— я не знаю, про что ты говоришь, отец. — Семен как будто и в самом деле ничего не понимал.
Отец рывком встал, лысина его побелела до синевы.
— Не знаешь? Врешь! Святым прикидываешься. Уходи куда хочешь! Но измываться и мучить женщину я тебе не позволю! Подлец! Хлыщ! — Он схватил тарелку и запустил ею в Семена.
Тот увернулся, и тарелка, ударившись о косяк двери, рассыпалась на куски.
Из-за перегородки показалась мать, за ней Лиза. Отец грузно осел, на темени и на лбу выступил пот.
— Успокойся, отец... — Иван обнял его за плечи. — Разве ты не знаешь этого субчика...
— Мало ли что тебе наболтают, — оправдывался Семен, косясь на жену.
Лиза двинулась на него, всплескивая руками и крича;
— Наболтают! Кто из кабины выпорхнул у бензоколонки? Кладовщица! У бесстыжий!..
— Подкарауливаешь... — Семен ненавидящим взглядом окинул жену, некрасивую, зареванную, с уродливой фигурой, и пошел умываться.
Лиза опять всхлипнула...
Семен позвал меня в ванную. Он стоял у крана, раздетый до пояса, с намыленным лицом.
— Зачем ты наврал, что тебя приняли?
Я вздрогнул, пойманный с поличным. Но он этого не заметил — глаза его были залеплены белой пузыристой пеной.
— Я заезжал в институт, смотрел списки. Токарев Андрей есть, а тебя нет.
— Имя перепутали, — сказал
Семен наклонил голову под кран, смывая пену. Распрямился — с волос скатывались на грудь капли. Он улыбаясь, подмигнул.
— Надю можешь провести, меня — нет. Сказать отцу?
— Говори, если хочется, — проворчал я, уходя.
Семен мокрой руной схватил меня за рукав.
— Не скажу. Выпутывайся сам.
Мы вернулись к столу вместе. Семен как ни в чем не бывало потер ладонью о ладонь.
— Пожалуй, выпью одну. Налей, Иван. — Он опять подмигнул мне. — Ну, держись, солдат...
Оставаться за столом дольше было невозможно.
— Отец, мне придется переехать в общежитие, — сказал я. — Там будет легче... заниматься.
— Что это ты, Алешенька! — Мать как будто задохнулась от тревоги и изумления.
Невеселый взгляд отца скользнул по комнате, по лицам сыновей и невесток.
— Тесновато у нас, это верно. И нерадостно, хотя и шумно. Шума хоть отбавляй. Делай, как тебе лучше... — И замолчал, отчужденный, задумался.
— Мне пора... — Женя казалась озабоченной и утомленной, точно получила непосильно тяжелый жизненный урок. — Спасибо...
Выходя, я услышал завистливое восклицание Семена:
— Где он подцепил такое чудо!
На шатком деревянном крылечке Женя обхватила столбик, поддерживавший навес, прижалась к нему щекой.
— Зачем ты так сделал? — глухо спросила она.
— Не знаю. Я люблю отца. — Меня душила злоба на себя, на свою слабость. — А себя ненавижу! Всех ненавижу!.. Пойду работать, поступлю в вечерний институт, тогда все расскажу.
— Нет. — Женя оттолкнулась от столбика. — Расскажи сейчас. У тебя такой хороший отец. Как ты мог ему солгать! Иди. А не пойдешь, сама пойду и расскажу. — Сознание правоты делало ее гордой и красивой.
Я повиновался — это был самый ясный и человечный выход.
Отца за столом уже не было. Синий дымок взвивался над ширмой. Отец, сгорбившись, сидел на кровати и курил. Я присел рядом.
— Папа, я обманул тебя. Прости меня, пожалуйста...
— Я догадался, сынок... — Он выдохнул едучий дым. — Служба в армии, выходит, не в счет... Не помогла.
— Таких, как я, солдат, много, папа.
— Понятно... Ну, ты не падай духом, веры в себя не теряй. Остальное все приложится... Ты к хорошему тянешься, это меня радует больше всего...
Глаза мои обожгли слезы; шел утешать, а получил поддержку. Я соскользнул с кровати, встал на колени, схватил руку отца, широкую, жесткую. с узлами на пальцах — в детстве она часто касалась вихрастой моей головы, — и прижал ее к своим губам. Затем выбежал на крыльцо.
Женя ждала. В полумраке глаза ее мерцали. Она была взволнована больше, чем я.