Рассвет на закате
Шрифт:
Полы ее рубашки распахнулись. Рука Бентона скользила по теплой голой спине Элинор, лаская ее, нашла застежку на бюстгальтере и расстегнула ее. У него перехватило дух, когда он коснулся нежной атласной плоти, по которой так изголодался. Его другая рука уже начала стягивать свитер и рубашку; пальцы его были теплыми, и Элинор чувствовала, как они дрожат.
И вдруг она почувствовала, что Бентона словно окатили ледяной водой.
Сердце оборвалось в ее груди.
Он замер и опустил свитер обратно. Но не отпустил Элинор. Он все еще крепко обнимал ее, и она
Бентон шевельнул губами, почти касаясь ее щеки:
— Надо остановиться. Я не знаю, что из этого выйдет. Может быть, и ничего. Но если все-таки что-нибудь настоящее возникло между нами, Элинор Райт, то начать все надо по высшему классу, а не на середине кухонного пола в доме моей тетки. Но, конечно, — продолжил он, переходя на шепот, — я поцелую вас снова. Еще раз. — Бентон сделал это, оборвав свои слова и жадно впившись в ее губы. — О, проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье! — торопливо сказал он, убирая руки, но сжимая ее ладони и заставляя Элинор взглянуть на него, чтобы она могла видеть боль в его глазах. Бентон сдвинул брови и сказал все тем же прерывистым шепотом: — Это может оказаться слишком важным. Я должен знать меру, детка. И должен понять, что к чему. Я уже обжигался, детка. И я знаю, что женщины могут отлично притворяться, имея дело с мужчиной, от которого хотят чего-нибудь добиться. Больше я себя провести не дам.
— Вы считаете, что я притворялась?
— Я думаю, что вы не знаете, что делаете. Я думаю, что мы оба пытаемся выжить. Я думаю, что никому из нас не нужна еще одна глубокая рана. Я думаю… — И его голос изменился, словно он пытался рассмеяться, — …что мне чертовски хорошо с вами, но что мне надо ехать.
— Но ведь вы вернетесь?
Притворство это или нет, но жалоба в ее голосе наполнила радостью его истосковавшееся сердце. Он торжественно ответил:
— Верно, как и то, что папа римский — католик. — Бентон поцеловал ее еще раз, коснувшись губами растрепанных серебристых шелковых волос на макушке. Затем он отпустил ее, отступил назад и сказал: — Пакет для одежды. Вот с чего все началось.
— Ваша собака всему причина, — сказала Элинор, но повернулась и сняла пакет с вешалки.
Она спокойно смотрела, как он подбирает свою раскиданную одежду и убирает ее. Она мысленно приказывала себе успокоиться, но в ее глупой голове напевал какой-то безумный возбужденный голосок — скорее, триумфальный голосок.
Он подобрал свою кепку с пола, также уложил ее в сумку и напялил на голову шляпу.
— Униформа для путешествий, — сказал он и перестал улыбаться. — Проклятье! Я не понимаю, отчего, но мне не хочется уезжать.
— Я понимаю в этом не больше вашего, но мне тоже не хочется, чтобы вы уезжали.
Элинор сказала это тихо и просто, безо всяких уловок.
Они посмотрели друг на друга, не говоря ни слова, потому что не знали, что сказать.
Он взял свою сумку и сказал собаке, тихонько притулившейся у открытой двери:
— Пошли, Чарли.
Оба они забрались в красный «пикап», причем сенбернар расположился всей своей внушительной массой на пассажирском сиденье с таким видом, словно он вернулся в родной дом.
Внезапно Элинор сказала:
— Ой! Банни Бургеры!
Она вбежала в дом, схватила сумку и протянула ему. Он опустил окно, высунулся и сказал:
— Спасибо. Я позвоню. Обещаю. Какой номер телефона?
Элинор дала ему домашний номер и еще телефон магазина. Взяв маркер с истрепанным наконечником, он вытянул руку и написал цифры на потолке.
— Вот, — сказал он, закрывая маркер и убирая его в бардачок. — Вы в этом списке идете даже перед «Интернациональным ремонтом уборочных машин» и «Обслуживанием ферм и полей». И можете мне поверить, Элинор Райт, это очень важные номера. До свидания.
— До свидания. Будьте осторожны на дороге.
Она сказала эти слова в тысячный раз, но еще никогда в них не крылось так много.
— О’кей. А вы не беспокойтесь. Я вернусь так скоро, как смогу.
— Хорошо.
— А еще не забудьте того, что я сказал насчет этого Мондейна.
«Господи Боже мой, да она вообще забыла о Тони».
Она тихо сказала:
— Думаю, вам не стоит волноваться на этот счет.
Его губы искривились. Довольно забавный тип улыбки. Он завел мотор. И уехал.
Последнее, что она видела, это был Чарли с развевающимися ушами и лапами на приборной доске. Они свернули направо и поехали вниз по улице, осыпаемые листьями в бледном сумеречном свете фонарей.
Потом Элинор развернулась и пошла назад в непривычно тихий дом.
Собачья еда снова была разбросана по полу. Она взяла метлу, подмела и убрала метлу на место.
И только потом поняла: она отдала ему оба Банни Бургера. Ну и ладно. На самом деле она не голодна. Проклятье! Кухня теперь казалась ей слишком обширной. Она вышла из нее, прошла по тихому темному холлу и поднялась по ступенькам.
Кровать он заправил. Чистюля. А еще открыл окно, но в комнате все еще пахло дымом. Она не закрыла его, вошла в свою комнату, увидела скомканное вышитое покрывало, машинально переступила через него.
И тут она заметила потрепанную картонную коробку с торчащей из-под крышки смятой бумагой и записку, приклеенную сбоку. Записка была написана черным фломастером и гласила: «Я не могу понять, почему вам она понадобилась, но раз уж вы хотите ее, то я хотел, чтобы вы это получили».
Завернутая в смятую бумагу, во всей своей пурпурной красе перед ней была керамическая корова.
Глава 16
Корова смотрела на Элинор своими застенчивыми керамическими глазами из-под длинных ресниц и по-прежнему говорила свое молчаливое «му». Элинор оглянулась назад, не зная, плакать ей или смеяться.
Она очень осторожно подняла вещицу и поставила на свой ночной столик рядом с изящной лампой. В обычной ситуации подобный контраст вызвал бы у нее скрежет зубовный. Теперь же Элинор просто села на край кровати и уставилась на корову с лицом жертвы первоапрельской шутки.