Рассвет над океаном
Шрифт:
Я знаю, где мама спрятала своё письмо!
53. Джарод. День 14-й, вечер
Тренированное чутье, позволяющее мне понять, как работает любое устройство, распространяется и на музыкальные инструменты. Я могу найти подход к чему угодно, хоть к виолончели, хоть к варгану, это лишь вопрос времени — часы мне понадобятся, чтобы разобраться, или минуты. У меня абсолютный слух и идеальное чувство ритма, но того, что превращает правильно чередующиеся звуки в искусство — таланта! — увы, нет. Поэтому притворяться музыкантом я никогда не любил.
У Мии музыкальный талант есть. Я узнал это ещё в прошлый раз,
Но всё оказалось приятней: Мия играла для собственного удовольствия. Нот мы здесь не нашли, она воспроизводила по памяти этюды и вальсы, которые, видимо, любила в детстве. Иногда сбивалась и останавливалась, вспоминая. Никто не назвал бы её игру виртуозной, но, начав слушать, я уже не смог уйти — её душа разговаривала сейчас со мной. Душа нежной и умной девочки, тоскующей о матери — девочки, которой многие годы отчаянно не хватало любви.
Музыка ли была тому причиной, или забавное платье в цветочек, которое Мия сегодня надела, но она и выглядела сейчас той самой девочкой. Я засмотрелся на её гладкие волосы, рассыпанные по плечам, очень ровную спину, тонкие руки на клавишах — и понял вдруг, что такой она была в последний год нашей детской дружбы, перед тем, как её отправили учиться в Европу. Я стал иначе относиться к ней в тот год. В её присутствии я испытывал душное волнение, которому тогда не знал названия, стеснялся её так, как не стеснялся в первые дни нашего знакомства, и она надо мной подтрунивала. Она сказала, что будет навещать меня, приезжая на каникулы… и после этого я не видел её, пока она не стала работать в Центре. И даже не слишком удивился, когда однажды, случайно встретив меня в коридоре, мисс Паркер не повернула головы в мою сторону.
Они полжизни у нас украли, мерзавцы!
Но оставшуюся половину мы у них отвоюем.
Вот только я пока совсем не понимаю, каким образом. Если бы я мог сейчас сказать Мие, что у меня есть план! Она так ждёт этих слов! Но никакого плана у меня нет. Среди участников преступления — тот факт, что нас тут удерживают, другим словом не назовёшь — всегда найдётся кто-то особенно жадный, трусливый или совестливый, с чьей помощью преступление можно раскрыть или остановить. Бесчисленное множество раз я находил себе помощников! Почему теперь-то ничего не выходит, чёрт возьми?! Где набрали этих парней, похожих друг на друга, как яйца из одной корзины, и одинаково неуязвимых?
Чем дольше я смотрю и слушаю, тем сложнее мне уйти, тем сильнее желание приблизиться к ней, поймать её порхающие руки и зарыться губами в её волосы. Ещё чуть-чуть, и бороться с искушением станет невозможно… «Хватит, — говорю себе я, — не усложняй свою задачу. Возвращайся на пост!» Но тут Мия, наконец, замечает моё присутствие, перестаёт играть и поворачивается.
Мы оба говорим не те слова, которые хотели бы сказать, и не делаем того, что хотели бы сделать.
— Приходи греться, — предлагаю я, прежде чем совершить над собой усилие и уйти.
Она открывает рот, чтобы ответить, но вдруг вздрагивает и замирает, прислушиваясь — первая различила подлетающий вертолёт. Бледнеет, глаза её расширяются. О господи, только не это, снова страх! А я-то радовался, что она приходит в себя и больше
— Всё хорошо, Мия! Всё хорошо! Мы ещё не ждём гос…
Но она бросается вон из комнаты, не дослушав и чуть не сбив меня с ног.
— Ты куда? Чего ты испугалась? Всё хорошо, Мия!
Бегу за ней и догоняю у винного погреба. Лицо у неё безумное, она хватается за тяжёлую крышку, играючи её поднимает и слетает по крутой неудобной лестнице, я едва успеваю зажечь свет внизу и спускаюсь за ней. В погребе сыро и нечем дышать, стеллажи и стены подёрнуты плесенью. Мия упирается плечом в один из стеллажей и пытается сдвинуть его с места.
— Стой! Зачем! Что случилось?
— Заткнись и помогай!
Мы вместе отодвигаем от стены дубовую махину, и Миина узкая ладонь тут же проскальзывает в открывшийся промежуток.
— Есть! Есть! — повторяет она звенящим от близких слёз голосом.
Вытаскивает из ниши в стене какой-то свёрток и, разом ослабев, опускается на ступеньку лестницы. В слабом свете единственной лампочки он кажется почти чёрным, верхний его слой — гнилая тряпка. Забыв об обычной своей брезгливости, Мия разворачивает тряпку, под которой — заклеенный липкой лентой полиэтиленовый пакет. А в пакете — несколько исписанных листов бумаги, неожиданно хорошо сохранившихся. Поднимается, чтобы приблизить их к свету, я встаю рядом и вслед за ней читаю первую строчку:
«Доченька, солнечная моя девочка…»
Мия еле дышит, её колотит от волнения.
— Я пойду к себе, — сдавленно говорит она.
Прижимает листы к груди и выбирается наверх. Проследив, чтобы она не оступилась на лестнице, я механически подбираю с пола лохмотья и тоже покидаю погреб.
Я пять дней ждал чего-то в этом роде, но всё-таки потрясён. Сажусь перед камином и некоторое время бездумно гляжу на огонь. Надо же, вонючая тряпка до сих пор у меня в руках! Нужно поскорей её выбросить, но я привык исследовать всё, что попадается мне в этом доме, поэтому включаю лампу и рассматриваю находку перед тем, как отправить в мусорное ведро. Когда-то это была столовая льняная салфетка с вышивкой ручной работы, вот здесь, в углу вышивка хорошо сохранилась. Странный рисунок, больше всего напоминающий буквы…
Да это же буквы и есть! Кому-то пришло в голову украсить кусок полотна женским именем «Эрнестина Джейн».
54. Мисс Паркер. День 14-й, поздний вечер
Как я попала из погреба наверх? Не помню. Будто телепортировалась. Сижу на постели и вздрагиваю в такт биению сердца. Мамино письмо лежит на моих коленях, а пальцы у меня мокрые и грязные. Разве можно касаться листов, исписанных маминым почерком, такими пальцами? Осторожно кладу на постель свою бесценную находку и иду в ванную. Вымыв руки, долго держу их под горячей водой, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться. Когда возвращаюсь в комнату, там уже совсем темно. Нужно включить свет… какой же он яркий!
Ты видишь меня сейчас, мама? Ты со мной?
Доченька, солнечная моя девочка!
Буквы плывут, подхваченные слезами. Читай, читай, Мия, потом поплачешь.
Сколько раз я начинала письмо для тебя — и сколько раз его сжигала незаконченным! Откладывать больше нельзя, меня вот-вот увезут туда, где я лишусь возможности писать. Я жду этого каждую минуту. Я и теперь прислушиваюсь, чтобы как можно раньше узнать о приближении вертолёта и успеть спрятать написанное в тайник. Но каждую минуту я молюсь о том, чтобы ты никогда не открыла этот тайник — никогда не переступила порога этого дома!