Рассвет над океаном
Шрифт:
Надо же, я уж думал, Кэтрин решила вовсе не касаться этой темы. Поднимаю глаза на Мию. Она выглядит очень усталой и, кажется, снова собирается заплакать, но на женщину, которая только что узнала тайну своего происхождения, совсем сейчас не похожа. Переворачиваю лист — так и есть, на обороте всего одна строчка:
«…братья Паркеры вообще не причастны к твоему рождению. Я должна была обезопа…» — и длинный уходящий вниз неровный росчерк.
— Не закончено, — горько говорит Мия. — Похоже, мама услышала вертолёт и бросилась прятать своё письмо в погребе. И в тот же день её отсюда увезли.
И опять умолкает, по-детски вытирая глаза тыльной стороной ладони. О чём она думает сейчас? О матери, заново переживая своё сиротство? О мистере Паркере, который, хоть и любил её «по-своему», всё же был отъявленным негодяем? Об опасности, которая нависает над нами всё ниже, и о том, что письмо, с таким трудом найденное, ничем нам не помогло? Как мне утешить её? Чем ей помочь? Как её обнадёжить? Мне даже прикасаться к ней теперь нельзя…
— Не смотри на меня такими глазами, Джарод, я больше не умираю! — вскидывается вдруг моя страдалица. — И не сиди, как истукан! Можешь ты просто меня обнять?!
Другого приглашения не требуется. Прижимаю её к себе и сам оказываюсь замкнутым в кольцо её рук. Она не то целует меня в шею, не то шепчет что-то, но я не различаю слов. Её горячее дыхание соскальзывает мне за пазуху, кожа тут же покрывается мурашками. Любовь — это всё, что я могу сейчас тебе предложить! Но зато любви у меня столько, что можно разливать её в бочки и запасать на целую жизнь вперёд! Рассудок ещё пытается сопротивляться, но пальцы уже бегут вдоль «молнии» на смешном синем платье, и Мия откидывает волосы, чтобы мне удобно было его расстёгивать.
56. Мисс Паркер. День 15-й, утро
Подняться бы и уйти к себе! Свернуться клубком на постели, выплакать остатки слёз. Но мне было так скверно, что я не могла двигаться.
Я словно вместе с мамой оказалась в аду её последних месяцев. Представляла, что она испытывала, проникая в те дни в моё сознание — в сознание чуть живой от горя дочери. Вновь ощущала себя маленькой девочкой, придавленной рухнувшим внезапно небом. Вспоминала отца — как многие годы после маминого ухода искала у него тепла и поддержки и никогда не находила. Всё, всё дурное, что говорили мне о нём — правда! В моём сердце теперь тоже нет места для сомнений. То, что он когда-то выбрал меня в свои наследницы, не искупает его лжи и мерзости его поступков.
Боль, которую, я знала, предстояло принять всю до капли, была щедро приправлена страхом. Если через неделю здесь появится небольшая армия во главе с Лайлом… если я попаду к нему в руки, а Притворщика отдадут Триумвирату… Стоило подумать об этом, и у меня немели пальцы, а в груди возникал — ни вдохнуть, ни выдохнуть! — ледяной вакуум паники.
Взгляд Джарода, сострадающий и виноватый одновременно, ничем мне не помогал. Наоборот, усиливал боль и страх! Освободи меня от них хотя бы на час, просила я мысленно, стисни меня в объятиях, скажи, что ты меня любишь! Согрей меня, заставь меня поверить, что нет в мире ничего важней и сильнее нашей любви! Вдруг это последняя отпущенная нам неделя. А мы всю её потратим на взгляды, и даже губами никогда больше друг друга не коснёмся! Но Джарод не слышал. Сидел нога на ногу на другом конце дивана, посматривал на меня и молчал.
Он прав, сказала я себе, конечно, он прав! Мы всё делаем как надо! Открыла рот, чтобы сообщить, что я иду спать, а вместо этого выпалила:
— Не смотри на меня такими глазами! Можешь ты просто меня обнять?!
Забытья, на которое я надеялась, не случилось. Боль и страх, прошлое и будущее каждую секунду оставались со мной. Но тем жарче и полнокровней было настоящее! Чудо, шептала я, расстёгивая Джародову одежду. Чудо, что мы сейчас вместе. Я могла умереть. Тебя могли запереть в Центре. Я могла изгнать тебя из своей жизни, уверенная, что ты мой брат. Ты не допустил ни того, ни другого, ни третьего! Ты — моё чудо. Моё счастье. Мой чудо-мальчик. Лишь бы тебе было хорошо со мной, я всё сделаю, чтобы тебе было хорошо!
Когда он снял с меня платье, я вдруг смутилась. Сначала — из-за нелепости надетого на мне белья. Потом, когда белье полетело в сторону — из-за худобы и слабости своего тела. Подумала, какая глупость — прятаться от того, кто столько дней был твоим врачом и твоей сиделкой! И погасила лампу. Остался только слабый свет камина.
— Я выучил все твои родинки, Мия, — сказал Джарод, — но это не значит, что я успел на тебя насмотреться!
С неудобного и узкого дивана мы соскользнули на пол.
— Погоди-ка! — он отпустил меня и приподнялся. — Дай, я кое-что сделаю.
И расстелил свою рубашку и моё платье на пыльной и жёсткой медвежьей шкуре.
— Не шёлковые простыни, конечно, но так всё же приятней.
Пойти наверх, в постель — не предложил. Мы бы опомнились оба уже на лестнице! И оба опомниться не хотели.
Я нервничала. После всего дрянного и унизительного, что было со мной на шестнадцатом подуровне — не знала, как отреагирую на ласки.
— Я буду очень осторожен! — пообещал Джарод, неверно истолковав моё напряжение.
Но в тот момент беременность казалась мне наименьшей из грозящих нам бед.
Зря нервничала! Тело моё, похоже, вообще ничего не боялось. Раскрывалось горячим и жадным рукам и губам, готовое дарить и принимать любовь.
Медные блики на влажной коже. Дыхание, общее на двоих. Первобытная жажда, снова и снова ищущая утоления…
Насытившись друг другом, мы долго лежали бок о бок, почти счастливые. Молча слушали живую лесную тишину. Разомкнуть объятия было невозможно. Начало светать. Дождь, ливший со вчерашнего дня, прекратился. Огонь в камине совсем потух.
— Ты озябла, — первым нарушил молчание Джарод. — Пойдём спать?
— Пойдём, — согласилась я.
Зашевелилась, распутывая переплетенье наших ног. И вдруг заметила то, о чём даже не вспоминала всё это время — браслеты на лодыжках. Джарод проследил за моим взглядом и проговорил, криво усмехнувшись:
— Две точки на мониторе сегодня слились в одну. Вероятно, «папа» уже об этом знает.
— Пусть обзавидуется, старый хрен!
Улыбка не получилась. В горле снова встал ком отвращения и страха.