Рассвет

Эндрюс Вирджиния

Казалось, мое сердце остановилось. Я ждала, когда хаос в моих мыслях прояснится. Жар охватил меня, поднимаясь в груди, к горлу подступил комок, он душил меня. Меня лихорадило. Сначала язык отказывался мне повиноваться, но так как молчание затягивалось и становилось все тяжелее, я проглотила комок в горле и справилась с дыханием.

– Совершенно ничего, – ответила я таким низким голосом, что едва узнала его. – Как можно спрашивать о таких ужасных вещах!

– Было бы гораздо ужаснее, если бы тебе было в чем признаваться, – возразила бабушка. Ее острый пронзительный взгляд задержался на мне в глубоком раздумье. – Филип – здоровый молодой человек, – начала она, –

и как все юноши, он напоминает дикую лошадь, только что вставшую на ноги. Я думала, что у тебя достаточно здравого смысла, чтобы понять мою мысль. – Она ждала подтверждения с моей стороны, но я лишь смотрела на нее, прикусив нижнюю губу. – И у тебя есть привлекательные женские качества, против которых не могут устоять большинство мужчин, – добавила она презрительно. – Поэтому на тебе лежит больше ответственности за приличное поведение.

– Мы не сделали ничего плохого, – настаивала я, не в состоянии больше сдержать слезы, закипавшие на глазах.

– И я хочу, чтобы все так и оставалось, – она кивнула головой. – С сегодняшнего дня и впредь я запрещаю тебе оставаться с ним наедине, поняла? Вы не можете заходить в комнаты отеля вместе, и ты не должна приглашать его в свою комнату, если там не будет третьего лица.

– Это несправедливо. Мы наказаны, хотя не сделали ничего плохого.

– Это просто меры предосторожности, – сказала она и добавила более рассудительным тоном, – до тех пор, пока вы не сможете вести себя как обычные брат и сестра. Вы должны помнить, насколько необычными были и остаются обстоятельства. Я знаю, что это к лучшему.

– Вы знаете, что будет лучшим? Почему вы знаете, что является лучшим для других? Вы не можете говорить всем и каждому как жить, как действовать, даже как разговаривать друг с другом, – вспыхнула я, ярость поднималась во мне как разбуженный великан. – Я не хочу вас слушать.

– Ты только создашь трудности для себя и Филипа, – пригрозила она.

Где же мои родители? Почему, по крайней мере, мой отец не участвует в этой беседе? Разве они только марионетки? Неужели моя бабушка дергает за ниточки и тоже управляет их жизнями?

– А теперь, – сказала она, переменив позу и меняя тон голоса, как-будто вопрос был окончательно решен, – я дала тебе достаточно времени, чтобы приспособиться к новому окружению и новым обязанностям, но ты все еще продолжаешь сохранять свои старые привычки.

– Какие старые привычки?

Она наклонилась вперед и приоткрыла что-то на своем столе.

– Это дурацкое имя, например. Тебе удалось смутить моих сотрудников. Необходимо положить конец этой ерунде. Большинство девушек, которые вели полуголодное существование, и которое вынуждена была вести ты, были бы более чем благодарны за то, что у тебя есть сейчас. Я хотела бы видеть хоть какие-то признаки твоей благодарности. Ты можешь доказать это, если будешь носить этот знак на своей форме: так или иначе большинство моих сотрудников это делают.

– Что это? Я наклонилась вперед, и она повернула табличку ко мне. Это была маленькая медная пластинка, на которой отчетливо красовались черные буквы – ЕВГЕНИЯ. В тот же миг мое сердце превратилось в глухо стучащий тяжелый свинцовый барабан. Щеки вспыхнули, казалось, мою кожу охватил огонь. Я подумала, что она пытается заклеймить меня, превратить меня в побежденную, в собственность, доказать всем в отеле, что она может делать со мной все, что захочет.

– Я никогда не буду это носить, – сказала я вызывающе. – Лучше пусть меня отправят жить в другую семью.

Она покачала головой и презрительно приподняла уголки губ.

– Ты будешь

ее носить, и тебя не отправят на воспитание в другую семью, хотя кто знает… Я бы с радостью отправила тебя, если бы думала, что это прекратит суматоху. Я надеялась, что ты уже поняла, что это твоя жизнь и что ты должна жить согласно установленным для тебя правилам. Я надеялась, что со временем ты каким-нибудь образом впишешься в наш мир и станешь частью этой достойной семьи. Теперь я понимаю, что из-за своего убогого воспитания ты не сможешь адаптироваться здесь так быстро, как я бы того хотела. Несмотря на определенные качества и таланты, говорящие в твою пользу, ты продолжаешь следовать своим диким и грубым привычкам.

– Я никогда не поменяю свое имя, – решительно произнесла я. Она посмотрела на меня и кивнула головой.

– Очень хорошо. Ты вернешься в свою комнату и останешься там, пока не изменишь свое мнение и не согласишься прикрепить эту табличку к своей форме. До тех пор ты не будешь выходить на работу и не будешь ходить на кухню за едой. Никто не будет также носить тебе еду.

– Мои отец и мать не позволят вам так поступить, – сказала я. Эти слова вызвали улыбку на ее лице. – Они не позволят! – закричала я сквозь слезы. – Они любят меня. Они хотят, чтобы мы стали одной семьей. – Слезы текли по моим щекам.

– Конечно, мы будем одной семьей; мы и так уже единая семья, достойная семья, но для того, чтобы ты стала ее частью, тебе необходимо отказаться от своего позорного прошлого. А теперь, после того как ты прикрепишь пластинку с именем и примиришься с фактом своего происхождения…

– Я этого не сделаю. – Я вытерла слезы кулачками и покачала головой. – Не сделаю, – прошептала я.

Бабушка не обратила внимания на мои слова.

– После того как ты наденешь пластинку с именем, – повторила она сквозь зубы, – ты вернешься к своим обязанностям. – Она внимательно оглядела меня. – Посмотрим, – от ее голоса мои колени задрожали. – Все в отеле узнают, что ты отказалась подчиняться. Никто не будет разговаривать или дружить с тобой, пока ты не подчинишься. Ты избавишь себя и остальных от больших хлопот, Евгения, – она протянула мне табличку. Я покачала головой.

– Мой отец не позволит вам сделать это.

– Твой отец, – сказала она с такой силой, что мои глаза расширились. – Это еще одна проблема, за которую ты упорно цепляешься. Ты уже знаешь, какие ужасные вещи совершил Орман Лонгчэмп, и ты все равно хочешь поддерживать с ним связь.

Я подняла глаза. Она откинулась назад и, открыв ящик стола, вытащила письмо, которое я написала и передала отцу для отправки. Мое сердце подпрыгнуло и ухнуло вниз. Как мой отец мог передать ей это письмо, я же объяснила, насколько оно важно для меня. О, неужели в этом ужасном месте я никому не могу доверять?

– Я запрещаю тебе поддерживать отношения с этим человеком, с этим похитителем детей. – Она перебросила письмо через стол. – Возьми это и отправляйся в свою комнату. И не выходи из нее даже поесть. Когда ты будешь готова стать частью этой семьи, этого отеля и этого большого наследства, возвращайся за своей пластинкой. Я не хочу тебя видеть, пока ты этого не сделаешь. Ты можешь идти. – Она занялась бумагами на столе.

Ноги не подчинялись мне и отказывались двигаться. Я почувствовала себя парализованной в кресле. Ее сила казалась такой внушительной. Как я могу даже надеяться победить ее? Она управляла отелем и семьей как королева, и я, все еще самый низший член семьи, была возвращена в ее королевство, во многих отношениях гораздо большая пленница, чем папа, который сидел в тюрьме.