Рай для закалённых
Шрифт:
Наблюдая, как уходят в свои размышления, переходящие в мечты, парни, как возмущенно анализируют обрывки информации девочки, как пытается понять, что произошло, Вероника, я наслаждалась тем, что жива. Привычный мир, предсказуемая реакция людей, близких с детства. Хрупкое всё такое, нежное...
Что должно на меня найти, чтобы я на кого-то из них напала?
То же, что находит на матерей, убивающих своих новорожденных - страх, невыносимый стыд, отвращение?
Или что-то другое, что в трезвом рассудке представить сложно?
Может быть, я внезапно забуду все, что накопила моя жизнь, и близкие люди покажутся мне жуткими монстрами?
Или вовсе не страх заставит меня бить, рвать и убивать, а удовольствие от этого?
Может быть, я вдруг узнаю, что смерть - не зло, а избавление?
Будущее безумие становится интересным.
Меня что-то толкнуло встать и пройти вдоль стены.
– Сидеть больно?
– с неожиданным сочувствием, слегка прикрытым ехидством, шепнула вслед Клара.
Обернувшись, я улыбнулась в ответ.
"А что Микаэль?" - мысленно крикнула Вероника.
Мне очень хотелось ей обо всем рассказать - чтобы перестать чувствовать себя одиноко, и чтобы она помогла разобраться в том, что произошло и продолжается. Она умница, она могла бы понять, что еще не сходится в этой истории, и о чем надо подумать, чтобы найти выход, если он есть. Но меня останавливало, что из-за Кастора пострадал ее отец. И хотя от несчастного случая в шахте осталось лишь воспоминание, эта деталь может помешать ей мыслить трезво.
Кстати, как у него, Кастора, это получилось? Он может контролировать действия человека, даже когда его не видит (тогда я постоянно под его надзором, и скрываться бесполезно), но тогда зачем он мной управлял со следящего аппарата? Может быть, он, зная план этих действий, заранее вносит в них крошечные коррективы? Малюсенькие: просто в неподходящий момент дрогнет рука у оператора подземной машины или хирурга...
Зачем же такие сложности?
В кабинет заглянул Анри. Не входя целиком, он отыскал меня взглядом, как в тот раз, когда привез злополучные лыжи, и позвал:
– Идем, перевяжу руку.
Чтобы не затевать прилюдный спор, под заинтригованными взглядами одноклассников я вышла из кабинета.
– Ничего такой предлог...
– буркнула уже в коридоре и осеклась, встретившись взглядом с Анри.
Он был словно вымотан приступом болезни: лоб напряжен, глаза покраснели, на щеках и подбородке светло-рыжая неряшливая щетина.
– Перевязать тоже надо, - согласился он и уверенно, как будто не раз бывал в "Каменном соло", направился в сторону апартаментов доктора Вильгельма, в медицинский кабинет.
В кабинете Анри уже не чувствовал себя, как дома. Он немного повозился, ища какие-то растворы, бинт и ножницы, протирая успевший запылиться стол. Молча кивнул на табурет, и я села, положив больную руку на влажную поверхность.
– Ты отомстила, - разрезая вчерашнюю повязку, констатировал он.
– Теперь возвращайся.
– Я не мстила, - возразила я, почти не соврав: местью была лишь короткая трансляция Микаэлю текущего события. То есть, соития...
Анри кивнул и надел очки, висевшие над столом.
– Тем не менее, Мику настолько плохо, что это должно тебя удовлетворить.
Не заинтересовал.
– Это он тебя послал?
Закончив резать бинт, Анри снял старую повязку. Смотреть на руку, пострадавшую по собственной вине, мне было почему-то стыдно.
Он коснулся пульта, и стол осветился изнутри. Сквозь очки Анри видел мою кисть насквозь, но ему понадобилось время, чтобы разобраться в увиденном.
– Он не в состоянии никого никуда послать. Пьян до невменяемости.
Микаэль вообще не пил то, от чего мог опьянеть, говоря, что у него своей дури достаточно, поэтому сообщение Анри меня удивило.
– Турнир же еще не кончился. Кто им руководит?
– Ну, махнуть рукой, чтобы открыть второй турнирный день, он еще смог. Сейчас трезвеет, чтобы хотя бы закрыть, как надо.
– И с чего ты взял, что ему плохо?
Анри не ответил. По тому, как он виновато прикусил губу, я поняла, что к опьянению Микаэля он имеет непосредственное отношение. Это, да еще его замученное состояние, вдруг привело меня к неожиданному выводу:
– Ты - его эмоциональный симбионт. Чувствуешь то же самое, да? И напоил его, чтобы не мучиться?
Анри откинулся на спинку кресла, устало опустив голову.
Я набралась смелости и посмотрела на несчастную руку. Выглядела она не так плохо, как я представляла. Шрамы останутся, жаль.
– Живешь чужой жизнью. Стремишься испытывать те же ощущения, на какие способен человек, границы "тишины" которого гораздо шире твоих, но свои раздвигать не хочешь. Почему? Слабак, боишься, что не хватит энергии на всех, кто притягивается к такому солнцу?
Анри молчал, недобро глядя исподлобья куда-то перед собой. Блики света в очках мешали увидеть, куда.
– И все хорошо, пока он счастлив, пока он всем доволен. Но страдать вместе с ним ты не хочешь.
Анри молчал.
– Психокоррекция, - наиядовитейше напомнила я.
На это он ответил - усмехнулся и перевел ставший спокойным взгляд на мою руку.
– У нас не принято отказываться от эмоций, возникающих из привязанности. От любви. Она священна. Ладно, признаю, что смалодушничал. Я не выдержал этого ада.
Он опять склонился над раной. От его взгляда я ощутила в ней легкую щекотку.