Разбитое сердце богини
Шрифт:
Крышка инструмента была поднята, а на стуле перед ним сидел Охотник в белой рубашке с закатанными рукавами выше локтей. Сбоку стояла Марина, покачивая в пальцах бокал, и смотрела на сидящего. Бывают разные взгляды, но по тому, который был обращен на человека за роялем, я незамедлительно пришла к выводу, что жена Владислава Шарлахова имеет на моего телохранителя кое-какие виды. Следующая мысль, промелькнувшая в моей голове, формально не имела ничего общего с предыдущей. Интересно, подумала я, а Марина тоже входит в список Белозерова? Третья мысль, на сей раз логично вытекавшая из второй, оказалась довольно-таки кровожадной. Было бы очень хорошо, помыслила я, если бы Ангел
– Сыграйте еще раз, – попросила Охотника Марина, и меня поразил тон ее голоса. Не требовательный, как можно было бы ожидать, а попросту умоляющий.
Охотник надавил на клавишу верхней октавы. Звук долго дрожал и плыл в воздухе, пока наконец не растаял в нем, как тает в морской дали белоснежный корабль.
– Не хочу, – коротко ответил он.
Очевидно, врач, извлекавший пулю, поработал над ним как следует – левую руку он держал почти свободно, несмотря на то, что после ранения прошло совсем немного времени. Мускулы бугрились под кожей, но это не выглядело некрасиво, скорее наоборот.
Марина обратила стрелы своих тщательно загнутых ресниц в его лицо, но он упорно не поднимал глаз от клавиш, оскаленных, как рот мертвеца.
– Может, будем на «ты»? – предложила она.
Но это предложение равнялось приказанию, потому что она тотчас же спросила:
– Вообще мне кажется несправедливым, что он тебя отодвинул. Я имею в виду, этот сморчок… капитан.
Я расплылась в улыбке. Надо признать, что Марина весьма точно охарактеризовала Данилу Калиновского, так что в то же мгновение она была помилована и вычеркнута из ангельского списка.
– Ты ведь такой известный специалист, – продолжала Марина, придвигаясь ближе к своему собеседнику. – Я столько о тебе слышала. Правда-правда.
– Неужели? – довольно вяло спросил Охотник, нажимая на другую клавишу. – Это все ничего не значит. Думаю, Калиновский в состоянии справиться с делом и без меня… и уж меня он точно к расследованию не подпустит.
Чарующий звук заскользил между стен, словно лепесток, опадающий с вянущей розы.
– Я ему не доверяю, – внезапно сказала Марина. – А вот тебе доверяю, сама не знаю почему.
Она отпила из бокала.
– Калиновский – не тот человек, который придумывает себе неприятности, – заметил Охотник. – Если ему платят, он работает. Вот и все. Так что я уверен, Ангела он найдет непременно.
– Может, хватит об этом мерзком Ангеле? – промолвила Марина с гримасой капризного ребенка. – Целыми днями я только и слышу: Ангел может ударить тут, Ангел может ударить там. Хорошо, что эта идиотка его запомнила и его скоро схватят.
– Скоро?
– Калиновский говорил мужу, что это вопрос двух-трех дней. – При слове «муж» она машинально коснулась своей щеки, словно воспоминание о пощечине до сих пор жгло ее.
– Значит, так оно и есть, – пожал плечами Охотник.
– Ты вроде как не рад?
– Я хотел сам схватить его. Но, похоже, теперь мне это не удастся. И еще у меня такое чувство…
При слове «чувство» Марина подвинулась к Охотнику ближе.
– Какое же?
– Мне кажется, мы что-то упустили. – Охотник недовольно покачал головой. – И мне не нравится, что сообщник Ангела до сих пор не найден.
– Тот, кто положил яд в мартини? Так это Ивар. Он запирается, но Калиновский уже обещал, что выведет его на чистую воду.
– Все-таки Ивар? Но почему?
– Капитан сказал, что ему наверняка заплатили. И вообще, Ивар уже не в том возрасте, чтобы таскать подносы. Больше, по словам Калиновского, просто никто не мог отравить вермут.
– А что сам Ивар говорит об этом?
– Все
– Как скучно, – пробормотал Охотник. – Все-таки дворецкий.
– Совершенно не захватывает, – подтвердила Марина.
Она протянула руку и как бы невзначай дотронулась до руки Охотника. Я сделала шаг назад, выскользнула из зала и тщательно прикрыла за собой дверь.
Вернувшись к себе, я первым делом сбросила костюм и туфли и из плакальщицы высшего разряда вновь преобразилась в гавроша с ямочками на щеках. Бутылочка уже знакомого шартреза в мини-баре подмигивала искристо-зеленым содержимым. Я налила себе на два пальца ликера в рюмку, которая, боюсь, была предназначена для красного вина, но мне на это было в высшей степени наплевать. Через мгновение я спохватилась и отлила часть жидкости обратно в бутылочку. Шартрез только выглядит безобидно, на самом деле он в полтора раза крепче коньяка, и пить его следует осторожно.
Мне надо было решить для себя один вопрос, которым я как-то не задавалась прежде. До этого дня я не особенно задумывалась о том, что именно для меня значит Охотник. Его общество не было мне неприятно, и это все, что я могла о нем сказать. Но сейчас, увидев, как его обхаживает Марина, я почувствовала… ну да, нечто вроде укола ревности.
Шартрез приятно согрел небо и пустился в путешествие по моему пищеводу. Я все же слегка поморщилась и поставила рюмку на место.
«Если вдуматься, то ничего особенного и не произошло. Обыкновенная мелкая женская ревность. Возьми любого кривого, хромого, убогого и испитого, повесь на него другую бабу – и каждая, кто увидит это, начнет терзаться от зависти: почему он не мой, не со мной, не для меня? Конечно, Охотник не кривой и не хромой. Он симпатичный и… э… вполне симпатичный. Более того, нас соединили общие приключения в виде перестрелок и погонь. Но, еж твою в коромысло, на кой тебе, Татьяна Александровна, дался коллега Ангела? Он только по прозвищу Охотник, а так он недалеко ушел от того, кого пытался выследить. Одного поля ягоды. А Марина… При том, что она вынуждена последнее время сидеть взаперти в охраняемой резиденции, она готова начать любому вешаться на шею. И это не мое дело, по правде говоря. Частная жизнь. Не касается, и точка. Недавно слуги шептались, что Марина после пощечины закатила мужу скандал и грозилась немедленно подать на развод, а он совершенно потерял лицо и чуть ли не в ногах у нее валялся. Эта девушка умеет добиваться своего… ну и что?»
Почти убедив себя в том, что Охотник ничего для меня не значит, я еще раз оглядела свой траурный костюм и вызвала Эллу. Второпях я совсем забыла о косметике, но Элла успокоила меня: накануне знаменательного события к нам приедет персональный стилист Марины Анатольевны и накрасит нас обеих, сначала – ее, а затем меня.
И наконец наступил день похорон.
С самого утра в доме царила невообразимая суета. Из фирмы, занимающейся упаковкой клиентов для отправки в место последнего пребывания, привезли гроб с телом покойного. Гроб был огромный и сверкающий. Несмотря на свое предназначение, он все-таки навевал неприличные мысли о роскоши и о том, что некоторые, вполне достойные, в общем-то, люди отправляются в землю в простых, кое-как обструганных домовинах, в отличие от других некоторых, чьи бренные останки нежатся в шелке в элегантных ящиках красного дерева. Мне запомнился благоговейный шепот одного из охранников, руководившего переноской гроба в дом: