Разбитое сердце Матильды Кшесинской
Шрифт:
Тем временем Маля сидела ни жива ни мертва от смущения. Обычная кокетливая смелость покинула ее. Боже мой! Ее попросили быть любезной с наследником престола? Да мыслимо ли это?! Язык присох к гортани, в голове ни одной мысли, кроме каких-то испуганных обрывков!
Она была бы ужасно удивлена, если бы узнала, что ее сосед точно так же смущен и испытывает ту же робость и неловкость.
Ники думал, что девушка вблизи оказалась еще лучше, чем издали. В своем голубом, расшитом ландышами платье, с напудренными волосами – сценические костюмы выпускникам не велено было снимать – она выглядела необычайно хорошенькой. У нее были чудесные глаза – черные, яркие, живые.
Ники никогда не видел таких глаз. В них была тайна. Они говорили о том, что девушка смущена и испугана, но что-то еще крылось там, в темной глубине… «Если бы мы были сейчас одни, я бы смог рассмотреть, что там таится, – подумал Ники. – Я бы взял ее за плечи, обнял, прижал к себе, наклонился и…»
И вдруг подумал, что, наверное, не стал бы всматриваться в ее глаза, если бы обнял эту девушку и ее нежная грудь прижалась бы к его груди. Ему было бы не до ее глаз! Ее яркие губы привлекли бы его куда больше!
От одной только мысли об этом, от желания поцелуя наследника охватило такое возбуждение, что стало неловко сидеть. Нужно было немедленно отвлечься, заговорить о чем-то…
Ощущая, что у него испарина выступила на висках, Ники испуганно повел глазами по сторонам.
Перед каждым прибором стояла простая белая кружка. Ники посмотрел на свою кружку и, повернувшись к своей взволнованной и волнующей соседке, ляпнул первое, что в голову пришло:
– Вы, наверное, из таких кружек дома не пьете?
Глаза их встретились, и Маля вдруг поняла, что царевич смущен не меньше, чем она сама. И самое главное – в его глазах она заметила обычное мужское выражение робкой жадности.
Увиденное ее мигом приободрило, вернуло уверенности в себе.
«Ну и что, что он наследник престола, ну и что, что он цесаревич, а я простая танцовщица? Главное, что он мужчина, а я – женщина!»
– Ах нет, – заметила Маля с тем очаровательным смешком, который, как ей было отлично известно, не оставлял равнодушным еще ни одного мужчину. – У нас очень попросту. Особенно когда выезжаем в Красницы – это наше небольшое имение. Там все по-деревенски! Совсем другая жизнь. У нас там даже есть глиняные горшки, в которых отец варит уху по-польски.
– Ваш отец сам варит? – удивился Ники. – Как странно! Танцор…
– Вы не представляете, ваше высочество, какой он хлебосол! – улыбнулась Маля. – Для него самое большое удовольствие – принимать гостей и угощать. В этом он великий мастер. В особенности он отличается своим кулинарным искусством на Пасху и на Рождество. К Пасхе отец сам готовит куличи. Он надевает белый передник и сам месит тесто, непременно в новом деревянном корыте. Куличей по традиции у нас пекут двенадцать – по числу апостолов. А еще на пасхальный стол ставят сделанного из масла агнца с хоругвью. Его тоже лепит отец.
– Но ведь у вас, наверное, есть кухарка? – нерешительно осведомился Ники.
Маля хихикнула:
– Конечно, есть, но она возится на кухне каждый день, а отец – по праздникам. Это для удовольствия, вы понимаете? Он вообще любит заниматься разными ручными работами. Как-то раз он построил аквариум – очень сложный, с подводными украшениями из камней. Но настоящее чудо техники – сделанная моим отцом модель Большого петербургского театра со всеми мельчайшими подробностями: декорации поднимаются и опускаются, как в настоящем театре, устроено настоящее театральное освещение маленькими масляными лампами, и можно, крутя рукоятку, приводить в действие полную смену декораций, как во взаправдашнем театре! Отец сам написал для одного балета все декорации.
– Чудеса! – восхищенно воскликнул Ники. – Хотел бы все это увидеть!
– О! – воскликнула было Маля и осеклась.
Она хотела сказать: «О, я приглашаю вас в гости!» Но разве можно вот так запросто пригласить в гости наследника престола? Это вопиющая бесцеремонность!
Но ей стало стыдно, что он заметил эту явную заминку.
Ники смотрел на нее неотрывно. Он понял и эту неловкую оговорку, и ее смущение – и это тронуло его необычайно. Румянец, окрасивший щеки девушки, вновь взволновал его до испарины. Захотелось сказать ей что-то необычайное. Сказать, дать понять, как она ему нравится…
Но это было немыслимо.
«Какой я трус», – печально подумал наследник. Ах, как бы вернуть то ощущение доверия, которое только что возникло между ними?
– Вы… верно, вы с самого детства много бывали в театре? – спросил он с запинкой. – Рано ли вы начали выступать на сцене?
Маля, которая только что ерзать не начала от смущения, не зная, куда себя девать, очень обрадовалась этому вопросу.
– О, ведь у нас театральная семья! – начала она. – Сколько себя помню, я очень любила танцевать, и отец, чтобы доставить мне удовольствие, возил меня в Большой театр, где давали оперу и балет. Я это просто обожала! И знаете, что однажды приключилось? Отец повез меня в Большой театр на дневное представление балета «Конек-Горбунок» и посадил в одной из закулисных лож третьего яруса, которые предоставлялись артистам. Отец исполнял роль Хана, по-моему, одну из лучших в его репертуаре. Посадив меня на стул, он поспешил в свою уборную, чтобы загримироваться и переодеться. Я осталась одна в ложе. Прелесть этих лож заключалась в том, что они находились на сцене и из них можно было видеть не только весь спектакль, но и перемену декораций во время антрактов, – и это было так занимательно! Никогда не забуду, с каким восхищением я смотрела спектакль, с каким вниманием следила за танцами, за игрою отца, как любовалась декорациями и световыми эффектами: то день на сцене, то ночь и луна, то ветер и гроза с громом и молнией – все это представлялось мне сказочно прекрасным, таинственным и необыкновенно увлекательным. Когда спектакль кончился, я стала терпеливо ожидать отца, зная, что ему нужно время, чтобы переодеться и прийти за мною. Но, видя, что никто за мною не приходит, я тихонько слезла с кресла и спряталась за ним, чтобы меня не заметили, надеясь, что мне удастся остаться в ложе до вечернего спектакля, который должен был начаться через несколько часов. Пока же я могла из своей засады наблюдать, как к вечернему представлению ставились новые декорации, и это было для меня очень занимательно.
Тем временем мой отец, разгримировавшись и переодевшись, спокойно отправился домой, довольный спектаклем и совершенно забыв все остальное, в том числе и меня. Увидев его одного, моя матушка воскликнула в ужасе: «Где же Маля? Где ты ее оставил?» – «Боже! – вскрикнул отец. – Я позабыл ее в театре». И бросился обратно за мной. Я между тем отлично устроилась в ложе за креслом, наблюдая за тем, что происходило на сцене. Заслышав шаги отца, я быстро залезла под кресло, надеясь, что он меня не найдет и что я все-таки смогу увидеть вечерний спектакль. Но, увы, это мне не удалось – и отец, к полному удовольствию матери, привел меня домой.
Маля заканчивала рассказ, уже не сдерживая смех, и Ники расхохотался вместе с ней.
Они никого не замечали, кроме друг друга. Они не видели, как члены императорской семьи менялись за столом местами, чтобы оказать внимание всем воспитанникам, они не заметили, как на стул, где прежде сидел император, опустился великий князь Сергей Михайлович и с тоскующим выражением в своих красивых серых глазах попытался заговорить с Малей… Они не видели и не слышали ничего!
«Все ясно, – печально подумал Сергей Михайлович. – Ну что же, tant pis!» И тяжело вздохнул.