Разбойничий тракт
Шрифт:
– Я же хотел до утра где-то пересидеть, да еще отпускную бумагу надо в штабе брать, – стукая по руке друга, озаботился казак. – А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.
– Бумаги уж готовы, потому я и спешил, чтобы вас застать, – воскликнул Гонтарь. – Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на первом же посту и завернули бы.
– Как это готовы?! – не поверил Дарган. – Только царь-батюшка решение свое объявил, и уже все написали?
– Мне Горобцов разжевал, что дело твое решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял на том, чтобы не назначали виселицу или каторгу, – пояснил друг. – Судейские передали бумаги генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!
– Спасибо тебе, какой уже раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, – растрогался Дарган. – Но верь, твоя доля не пропала бы.
– Я об этом не думал, – друг понизил голос. – Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на ассигнации. С ними спокойнее, да и ходят они везде.
– Опять ты прав, – огладил подбородок Дарган. – Золото у нас не в чести, разве что армянину-лавочнику или какому купцу по дороге за полцены отвалить.
– А тут за полную продать можно. Ко всему, ассигнации не тянут, где хочешь, там и спрячешь, обменяешь на любое добро.
– И снова ты правду гутаришь.
Но тут Гонтарь сменил тему разговора.
– По случаю награждения станичники за Нотр Дамом трапезу устроили, – покосившись на мастерскую, сказал он. – Давай за мной, одного тебя дожидаются.
Гонтарь взлетел в седло, и через мгновение его лошадь с места сорвалась в бешеный галоп. Дарган отпустил поводья кабардинца, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет дончак с иноземкой. Краем глаза Дарган заметил, как, сомкнув колени на боках лошади, его жена пригнулась к холке. Ее волосы взвились, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили булавками. Хорунжий почмокал губами и понесся по узким улочкам так, что подковы его скакуна высекали искры из булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.
Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома. Когда-то на этом месте было болото, но парижане путем множества сточных канавок осушили его и даже разметили под новые постройки, хотя земля и оставалось влажной. Фуршатам не потребовалось забивать колышки, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились у ставки сотника, отмеченной воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному угощению, состоящему из кусков хлеба с сыром и жареным мясом, разложенных на подстилке. Дядюка Назар возлежал на мохнатой бурке, свернутой в тугой валик. Заметив прибывших, он зыркнул на них черными глазами из-под завитков смоляной папахи.
– А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, – радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить внимание на столь важное событие. – Оклемался от царской милости, родственничек?
– Я не дюже и волновался, – ухмыльнулся Дарган. – Если бы в комендатуре удумали что серьезное, то ни в жисть не отпустили бы.
– А чего же ты дожидался-то, удумают или не удумают. Надо было укорачивать черкеску да барсом прыгать на холку любому коню, – подмигнул друг сотника подъесаул Ряднов.
– А мамзельку куда? Разве что с моста и в Сену, как донской казак Стенька Разин персидскую княжну, – догадался сотник. – Из-за этой барышни ты и отдался в руки патрулям. Так, Даргашка?
Дарган покосился на невесту, на полную добра сакву и промолчал. Ему не терпелось получить бумаги и покинуть расположение сотни. Ко всему прочему, было неудобно чувствовать себя провинившимся не по ратному делу, а по бабьему, на которое, случись оно в России, никто бы и внимания особого не обратил. Но у станичников мнение было свое, они знали характер нарушителя. Никто из казаков и в мыслях не допускал, что Дарган без боя мог поддаться гусарам, пусть даже из-за бабы.
Поставив на подстилку еще одну кружку, дядюка Назар указал на место подле себя и предложил:
– Располагайся. Награды отметим да и победу над Наполеоном. Выпьем за то, чтобы эти мусью навсегда забыли дорогу в наши края. А слыхал, Даргашка, что царь-батюшка произвел атамана Платова в генералы и пожаловал ему титул графа?
– Откуда, – нахмурился Дарган. – Я ж в дорогу уехал собираться.
– Аглицкий король пригласил донца к себе в гости, – добавил кто-то из казаков. – Обещал наградить орденом и вручить рыцарский меч. А донцы решили отлить атаману памятник и установить его в Новочеркасске.
– Вот как воевать надо, а ты все больше по бабам.
– Дайте приткнуться и Гонтарю, чтобы не толокся вокруг да около, – позаботился подъесаул.
Гонтарь тут же нырнул между казаками, потянулся было рукой к куску жареного мяса, но сразу отдернул ее, уловив негласный запрет старых вояк. Дарган снова покосился на девушку, на переметную суму.
– Дорога у нас дальняя, успеть бы дотемна до какого ночлега добраться, – он проглотил слюну. – Дядюка Назар, я к тебе за бумагами и за пропуском. Не держал бы ты нас.
– Стало быть, Наполеона помянуть не желаешь? – уставился на него сотник, соображая, что без молодой жены родственник пировать не сядет. Но женщине за мужским столом места не предусматривалось, таков уж обычай.
– Сколько этих наполеонов было и будет, – упрямо нагнул голову Дарган. – Отпускай, дядюка Назар, невместно мне тут торчать.
– Ты ж не украл, не сразбойничал, – сотник пригладил черные усы, подумал, что с расставанием, как с похоронами, затягивать не след. – Твоя воля. Гонтарь, наложи ему в сакву провианту да набери отряд и проводи дружка до выезда из Парижа. – Он вскочил на ноги, обнял молодого станичника, три раза поцеловал. – Но кружку чихиря ты все же осуши. За победу.
– А вторую на дорожку и за здравие тех, кто остается нести службу, – наполняя объемистую чапуру чихирем, подхватил подъесаул Ряднов.
– А французским сладким каором из ихнего города Каор ты закусишь, Бог любит троицу, – добавил Черноус и шустро отыскал походную фляжку. – Да и с собой плеснем, не жалко.
Через полчаса, распушив полы черкесок с двумя рядами на них отливающих золотом газырей, отряд терских казаков в сбитых на затылки лохматых папахах вихрем пронесся по усаженным каштанами парижским улочкам. Шашки стучали ножнами по никогда не чищенным сапогам всадников, на тонких ремнях блестели широкие кинжалы, за плечами прыгали ружейные дула. Вид у темных лицом усатых воинов со сверкавшими из-под завитков шерсти белками был непривычным для этих мест, диковатым. И странным казалось, что рядом с широкоплечим наездником скачет девушка в голубой безрукавке и красном платье. Длинные светлые волосы, отброшенные назад встречным потоком воздуха, не скрывали белого лица красивой европейки, неизвестно какими ветрами занесенной в первобытную орду. Если бы за ней мчались всадники с более светлыми лицами, то она походила бы на освободительницу нации Жанну д'Арк, поднявшую французов против англичан. Прохожие останавливались, смотрели вслед казакам, стремительно уносящимся вдаль, на губах парижан появлялись недоуменные улыбки. Ни один из патрулей не решился преградить путь небольшому отряду, похожему на черную стрелу, выпущенную из арбалета, пока он сам не остановился на окраине города. Впереди лежала мощеная камнем дорога, которая скрывалась в лесном массиве, темневшем на горизонте.