Разгневанная река
Шрифт:
Старая Бэй заплакала.
— Я все оставляю на вас, — сказала Куен. — Можете переехать к бабушке, а можете привезти ее сюда, смотрите сами, как лучше. Недели через две пришлю вам письмо, напишу, что живу в Сайгоне с дядей Ча. Когда получите его, попросите кого-нибудь из соседей прочитать. А если кто спросит обо мне, говорите то, что написано в письме. Запомнили?
— А что тут запоминать! Не волнуйся, все сделаю как надо. О небо! И на дорогу-то дать тебе нечего.
— Мне ничего и не нужно! Ну до свидания, тетя, я пошла. Провожать не надо.
Куен решительно поднялась, взяла нон, небольшую кошелку и оглянулась на дом. Ей очень хотелось еще раз взглянуть на Тху, но она боялась разбудить девочку, боялась, что в последнюю минуту расчувствуется и передумает, поэтому в дом она не пошла, а только чуть дотронулась до руки тетушки Бэй и быстро вышла. В переулке она вдруг увидела, что у ног ее вьется Ванг. Заслышав шаги хозяйки, верный пес выскочил и бросился ей в ноги, он всегда провожал ее, когда она уходила из дома. И тут Куен не выдержала,
Вдруг Куен почувствовала на ладони влажную теплоту — это Ванг изливал свою преданность. Куен вытерла слезы, надела нон и быстро пошла вперед. Ванг побежал рядом.
Село все еще спало в окружении густых банановых и тутовых садов. Чем дальше Куен уходила от дома, тем сильнее в ее душе крепла решимость. Прощайте, родные места! Не сразу и нелегко пришла Куен к решению покинуть родной дом, родное село, покинуть свою Тху, но теперь она твердо знала: иного пути для нее не может быть!
Вот и конец села. Теперь Куен шла среди джутовых полей, скрывавших ее почти с головой. Ванг все так же неотступно следовал за хозяйкой. Иногда он забегал немного вперед и поджидал ее. Обычно он провожал ее до дамбы и возвращался домой. Девушка тихонько подозвала его. Пес подбежал, повизгивая от радости, и стал прыгать вокруг Куен.
Было еще темно, но небо уже начинало светлеть, когда они подошли к дамбе. Куен обернулась и в последний раз посмотрела на черневшее вдали родное село. «Ну, Ванг, возвращайся к тете Бэй и Тху». Она присела, ласково потрепала собаку по шее и пошла по дамбе, а пес остался одиноко стоять на дороге, провожая хозяйку грустным и недоуменным взглядом.
10
Жизнь Тоана из месяца в месяц, из года в год текла однообразно, не принося ничего нового. Каждый вечер, после ужина, он надевал свой единственный костюм, сорочку с крахмальным воротничком и галстук, который казался ему наиболее подходящим для данного случая, брал футляр со скрипкой и отправлялся в центр, к Озеру Возвращенного Меча. Неторопливо и равнодушно шел он по Чангтиен — самой фешенебельной улице столицы, мимо закрытых в этот час швейных и обувных мастерских, мимо сверкающих золотом и драгоценными камнями витрин ювелирных магазинов, мимо банковских контор и различных экспортно-импортных компаний, мимо шумных баров и кафе для европейцев. Дойдя до бара-ресторана «Галльский Петух», появившегося на этой улице лет шестьдесят или семьдесят назад, сразу после взятия французами Ханоя, он проходил в комнату для оркестрантов, брал себе стакан лимонада или пива и коротал время в ожидании коллег. Оркестр состоял из представителей самых различных наций: кроме него, единственного вьетнамца, здесь были филиппинцы, русские, венгры, австрийцы и человек пять французов — бывших легионеров. Все они немало побродили по свету, до того как судьба забросила их в эту страну. Оркестр был неплохой, но, кроме работы, музыкантов ничто не связывало. Как только заканчивали работу, они сразу же расходились по домам и редко когда встречались вне бара, во всяком случае, так они держались с Тоаном. Играли в душном, насквозь прокуренном зале, в основном это были танцевальные мелодии. Подвыпившие посетители громко разговаривали, смеялись, не обращая внимания на музыку. Правда, иногда музыканты исполняли какую-нибудь любимую мелодию, и тогда они играли для себя. Играли переглядываясь, улыбаясь друг другу и словно соревнуясь в мастерстве. В такие минуты оркестр напоминал вольную стаю птиц, кружившую высоко в небе, на порывистом ветру. Самой интересной фигурой в оркестре был, пожалуй, пианист Федор. Он так увлекался детективными романами, что вместо нот часто ставил на пюпитр книгу, ухитряясь читать во время исполнения. Иногда, зачитавшись, Федор брал фальшивую ноту, тогда он виновато улыбался, подмигивал товарищам и снова углублялся в роман. В субботние и воскресные вечера посетителей обычно было много, все хотели танцевать. Если пауза между танцами затягивалась больше чем на две-три минуты, в зале поднимался шум. Оркестранты играли в эти дни по пять-шесть часов кряду, обливаясь потом, оглохнув от собственной музыки. Тоан удивлялся этим колониальным дамам, которые продолжали вести разгульную жизнь, несмотря на то, что во всем мире шла смертоубийственная война; французы, в сущности, лишились родины, и здесь, в Индокитае, на шею им прочно уселись японцы. Создавалось впечатление, что им просто некуда девать деньги и они сорят деньгами потому, что боятся не успеть их потратить. Какой-нибудь кутила за один вечер оставлял в баре такую сумму, на которую могла бы прокормиться в течение месяца целая вьетнамская семья. То, что ежедневно наблюдал Тоан в «Галльском Петухе», никак не вязалось с лозунгами, развешанными на всех перекрестках и заполнившими все газеты, не говоря уже о «Слове маршала Петэна». Все это вызывало у Тоана лишь ощущение пустоты и апатию. Поздно ночью, когда он, возвращаясь с работы, одиноко брел по темным улицам, едва освещенным тусклым светом синих фонарей, им овладевала тоска…
Правда, с некоторых пор у него появилось какое-то утешение — он стал собирать старинные национальные мелодии. Тоан понимал, что одному ему такая задача не под силу, это работа для большого коллектива в несколько сот человек, да и то потребуются десятки лет, чтобы добиться серьезных результатов. Но почему он должен сидеть сложа руки и ждать, когда, в стране появится Вьетнамская государственная консерватория?! Тем более, что на сегодняшних картах пока еще даже не значится такой страны — Вьетнам. Нет, Тоан решил, не дожидаясь «лучших времен», искать и записывать национальную музыку. Эта работа все больше увлекала его. Медлительный и робкий по натуре, Тоан обычно терялся, когда требовалось предпринимать какие-то практические шаги. Теперь же ему приходилось много разъезжать для того, чтобы прослушать десяток частушек или две-три народные оперы. Самая большая трудность состояла в том, что старинная музыка передавалась изустно, никем никогда не обрабатывалась и не записывалась. Хранителями и исполнителями ее были обычно музыкальные труппы, разбросанные по провинциям и селам. При передаче изустно музыка, естественно, искажалась, и нередко одна и та же народная опера в разном исполнении звучала совсем по-разному, причем споры по поводу того, какой вариант считать верным, нередко заканчивались самой настоящей дракой. Однако все эти трудности только разжигали Тоана. Он чувствовал себя первооткрывателем, он был словно старатель, который напал на золотоносную жилу и лихорадочно разрабатывал ее. Тоан пришел к твердому убеждению, что у его народа есть свое музыкальное искусство, свой голос, отличавшийся удивительной теплотой, задушевностью и богатством. И Тоан старался постичь его своеобразие и глубину.
Теперь Тоан отдавал любимому делу все свое свободное время. Он работал с увлечением, но порою испытывал мучительную тоску одиночества. Он был постоянно один — со своими поисками, мыслями и со своими чувствами… Иногда, проснувшись утром, Тоан долго лежал в кровати в состоянии какой-то прострации. В эти минуты перед ним возникал образ русской девушки, которая любила его, любила и не признавалась в своей любви. Прошло уже почти три года… Как быстро летит время! Где она теперь, в какие края забросила ее судьба?
И вот однажды он снова произнес вслух ее имя. Как-то, вскоре после новогодних праздников, вечером, когда зажглись синие лампочки уличных фонарей, Тоан, прихватив с собой скрипку, вышел из дома. Было холодно, моросил мелкий дождь. В серой дымке дождя улицы быстро, прямо на глазах погружались во мрак.
Бар был полупустой. Тоан прошел в артистическую комнату и с удовольствием увидел там Федора, никогда так рано не приходившего, перед ним стояла нераспечатанная бутылка коньяка. Черная бабочка на ослепительно-белой сорочке пианиста сегодня выглядела как-то особенно торжественно. Лицо Федора сияло радостным возбуждением. Когда весь оркестр был в сборе, Федор откупорил бутылку, разлил коньяк по рюмкам и торжественно произнес: «Сегодня у меня, друзья, радость! Давайте чокнемся и выпьем! У меня к вам одна небольшая просьба: нашу сегодняшнюю программу начнем русской мелодией «Эй, ухнем». Когда все выпили, Федор подошел к Тоану и шепнул ему: «Слышал про Сталинград? Триста тысяч немцев сдались в плен!»
Вот оно что! Последние месяцы газеты ежедневно под огромными заголовками печатали победные реляции немцев о битве на берегах Волги. Десятки раз Тоан читал сообщения о том, что Красная Армия почти уничтожена, что Сталинград агонизирует и от города, растянувшегося на десятки километров по берегу Волги, остались лишь груды развалин. И вот недавно японское информационное агентство Домэй цусин вдруг круто изменило линию и заговорило о необычайной стойкости солдат генерала Паулюса, которая проявилась в отчаянном единоборстве с русским «генералом Зимой». Так вот, значит, в чем дело! Тоан улыбнулся Федору и неожиданно предложил: «За Нину!» Федор весело подмигнул, и они выпили.
Когда они вышли в зал, у Тоана слегка кружилась голова, однако, как только он увидел за ближайшим столиком капитана третьего ранга Роже, возглавляющего Бюро информации, пропаганды и печати — доверенное лицо адмирала Деку, — Тоан почувствовал, как по спине пробежал холодок. Этот высокий француз отлично знал не только вьетнамский язык, но даже и китайскую иероглифику. Он сидел за столиком с сотрудником французской охранки. Тоан сразу узнал его и оглянулся на Федора, давая ему знак, что лучше подождать, пока эти двое не уберутся из бара, но пианист сделал вид, что не заметил предупреждения, он уселся за рояль, поднял руки над клавишами и, застыв на мгновение, взял первый сильный аккорд. Оркестр подхватил протяжную печальную мелодию…
Стихли последние звуки, и в зале воцарилась тишина… Тоан промокнул платком мокрый лоб, протер гриф скрипки и снова бросил тревожный взгляд туда, где сидел Роже. Там все оставалось по-прежнему, по вот Роже обернулся, внимательным взглядом окинул оркестр и продолжал ужин. А Федор уже начал какой-то латиноамериканский танец, Тоан, подняв скрипку к подбородку, присоединился к оркестру.
С этого дня каждое крупное поражение немцев в России Федор отмечал бутылкой коньяка. Но знали об этой новой традиции только Федор и Тоан. Так были отмечены победы русских под Курском, Орлом, Харьковом, осенью они пили за взятие Смоленска и Киева. Однажды Тоан купил бутылку рисовой водки, приготовил курицу и пригласил к себе Федора. Они выпили, разговорились, и тогда Федор рассказал Тоану об их общей знакомой — Нине.